МНЕ нравятся старые, потертые временем вещи – в них есть своя скрытая, тихая жизнь, о которой они иногда с неохотой рассказывают. К сожалению, от дедушек и бабушек мало, что осталось – два портрета бабушки Софии Сергеевны, несколько пейзажей моего деда Владимира Александровича студенческой поры, старинный английский фаянс, две чашки, расписанные Софьей Сергеевной, старинное бюро, сундук, шкаф и зеркало в стиле модерн, сделанные по эскизам Владимира Александровича. Вот и все, это малая часть предметов обихода, которые можно видеть на старых семейных фотографиях. Из личных вещей папочки не осталось ничего – все стерто в пыль потрясениями ХХ века.

Зеркало XIX века в рост человека выполнено по старой технологии – было покрыто потускневшим теперь серебром, алюминия тогда еще не было. В него смотрится уже пятое поколение нашей семьи. Об этом, собственно, и мой рассказ. Я старался излагать только факты – то, что видел сам, и то, что удалось проверить или подтвердить. Я совершенно не затрагиваю душевные переживания персонажей – мне в свою душу заглядывать страшно, невозможно признаться в истинных мотивах отдельных поступков, а чужие души – совершенные потемки. Можно только восхищаться смелостью Л.Н.Толстого, заставившего свою невесту читать свои дневники, полные самыми темными чувствами.

С большой неуверенностью берусь я за это дело, ну да ладно, единственная отрада – компьютер, никаких черновиков, вспомнил – вставил, не так, как у предков. Имеются записки моего прадеда Александра Федоровича Липского, оканчивающиеся 1854 или 1855 годом до женитьбы на Анне Александровне (Даниловой), и мамочки Нины Владимировны Липской, касающиеся только ее раннего детства (до 1916 г.). Папочка Борис Николаевич Достовалов хотел, было, написать развернутое сочинение на такую же тему, но дальше плана первой части дело не пошло, а вспомнить ему можно было очень и очень многое.

Родился я 11 мая 1940 года, когда Вторая мировая война уже вовсю полыхала в Европе, в Москве в доме № 90/96 Академии Наук СССР на 1-й Мещанской улице (так и писали в адресе: 90/96 АН СССР), переименованной в 1957 году в Проспект Мира в связи с Всемирным фестивалем молодежи и студентов, тогда же изменилась нумерация домов. В этом доме я прожил всю жизнь до настоящего времени.

Дом этот долгое время был единственно большим во всей округе и возвышался горой среди множества мелких домов. Окружающие дома были трехэтажные, двухэтажные и даже одноэтажные, разделенные проходами, двориками, садиками и крошечными огородиками, жил там неизвестно кто, ремесленники, делавшие дешевые пластмассовые пуговицы семейным образом, торговцы, но, в основном, - криминальный элемент. Это было царство Переяславской и Крестовской шпаны. Заходить в эти дворики даже днем было опасно, а ночью – подавно, света нет, невысокие гнилые заборчики и незаметные проходы позволяли быстро и скрытно исчезнуть любому знающему человеку. Милиция там не ходила. Крестовские и Переяславские переулки были вымощены булыжником, вдоль дороги стояли деревянные столбы, поддерживающие бесчисленные провода и редкие тусклые лампочки, по краям часто стояли водозаборные колонки в виде чугунных тумб в метр высотой с массивной крышкой синего казенного цвета. С одной стороны у колонки была труба с крючком, на который можно было повесить ведро, а с другой – короткая ручка. Нажимать на нее было трудно, не под силу десятилетнему малышу, но если это удавалось, там внутри и внизу слышался шум, бульканье и, через несколько секунд из носика вырывалась мощная струя, годная только для ведра, попить или помыть руки было невозможно, будешь весь мокрый. Между домами были покосившиеся деревянные заборы с облупившейся коричневой краской, идеальное место для игры в прятки или казаки-разбойники. На пересечении Малой Переяславки и Крестовского переулка была низина, которую при сильном дожде заливало водой. Около 1970 года летом были выборы, а наш избирательный участок находился как раз в этом месте в здании школы № 292, построенном на месте снесенных развалюх. Был сильнейший ливень, все затопило, и мне пришлось пробираться к участку, сняв туфли и носки, вода была выше колен. Я явился весь мокрый, босой с туфлями в руке и бумажником и паспортом в другой. Избирательная комиссия была в восторге.

По Крестовским переулкам можно было выбраться к обратной стороне Крестовского рынка, там покупались капуста, картошка и мясо. Рынок был грязный, вонючий, что-то постоянно текло под ногами, малопривлекательные торговки плотно стояли за деревянными рядами, покрытыми оцинкованным железом, некоторые ряды имели навесы. Мы часто покупали картошку и кочаны капусты, почему-то часто тронутые морозом. У входа продавались леденцы – красные петушки на палочках, семечки в больших мешках, разные безделушки для детей: свистульки, игрушки, деревянные ложки, было много цыган и много неопределенного вида людей, продававших что-то из-под полы, загадочно шептавших что-то на ухо взрослым. Наилучшим был молочный ряд, где стояли румяные и плотные женщины и девушки, они были почище и получше, самым вкусным было топленое молоко с темными коричневыми пенками. Молоко женщины разливали из больших жестяных бидонов мерными кружками по литру или пол-литра. У бидонов были крышки, в которые наливали чуть-чуть молока – попробовать покупателям. При входе на рынок всегда была толкучка, вероятно, специально устраиваемая карманниками, воровали и резали бритвой карманы нещадно. За рынком была платформа окружной железной дороги, откуда можно было уехать по Ржевскому, Белорусскому и Курскому направлениям, недалеко была Комсомольская площадь с тремя вокзалами, так что наш рынок привлекал многих крестьян, был бойким местом. Часто молоко носили бойкие девушки по домам.

Главный вход рынка располагался на площади Ржевского вокзала среди двухэтажных домов с мелкими магазинчиками и лавочками. Самым привлекательным из них была керосиновая лавка, где торговали мылом, щелоком, фитилями, свечами и другими подобными товарами. Керосин и полужидкое мыло светло-желтого цвета стояли в бочках вдоль прилавков. Однажды, это было до моего рождения, мамочка не утерпела, залезла пальцем в бочку с мылом, считая, что это мед, и отправила все в рот! Какое жестокое разочарование и какая гадость! Эта история часто воспроизводилась папой как анекдот, мамочка была выдающаяся сладкоежка.

На противоположной стороне 1-ой Мещанской также стояли небольшие дома, а за ними – Вторая, Третья и Четвертая Мещанские, многочисленные тихие переулки, Екатериниские улицы, спускавшиеся вниз к Саду Центрального Дома Красной армии – Екатерининскому Дворцу. Дома здесь были красивее и выше, в основном двухэтажные. Здесь чувствовалась рука профессионала: классические пропорции, высокие этажи, оформленные фасады с рустованным цоколем, пилястры с канелюрами в каком-нибудь классическом ордере, французские балконы на втором этаже с розетками над ними и обязательные карнизы с фризом с цветочным орнаментом. Дома стояли на расстоянии друг от друга, мощеные камнем дорожки и ворота защищались старинными каменными или чугунными колесоотбойными тумбами. Не было скученности Сретенки, дома стояли свободно, между ними и вдоль улиц росли яблони, сирень, черемуха, засыпавшие весной улицы своими белыми или розовыми лепестками. Строения были на редкость добротны, могли простоять не одну сотню лет. Во времена Тургенева это был «коттеджный поселок в ближнем Подмосковье».

Перед Московской олимпиадой весь район был снесен. Москвичи, у которых было, куда вывозить строительные материалы, грузили на леваков разобранные изразцовые печи, старинные двери, окна, бронзовые и латунные скобяные изделия, мраморные подоконники, каменные вековые бревна из лиственницы. Сейчас на этом месте стоят безликие многоэтажные дома Олимпийского проспекта. Маленький кусочек, напоминающий былое, можно увидеть лишь в тихом переулке Чернышевского вблизи Селезневской улицы.

По соседней Самарской улице, круто спускавшейся к Самотечному бульвару, ходили трамваи № 25 до Самотеки и № 17 еще дальше до площади Пушкина, на котором я с Дусей, нашей домработницей, ежедневно ездили в детский сад на улицу Горького. Вдоль Самарской располагался стадион «Буревестник» - пустое, местами поросшее травой поле, на котором изредка играли в регби.

Еще ближе к Садовому кольцу находился прелестный район Троицких улиц и переулков – прекрасные двух и трехэтажные дома, с дворами и надворными постройками, достойные быть посольствами или представительствами. Единственным их недостатком было печное отопление. Остался дом Васнецова и дом на пересечении Мещанской улицы и Троицкой. Все остальные снесены, а вместо них торчат нелепые двенадцатиэтажные крупноблочные дома.

Вид из окон квартиры был прекрасный в обе стороны: на восток за железной дорогой зеленели Сокольники, особенно это было приятно весной – зелень светлая, молодая. Лесопарк имел, в основном, только лиственные породы – березы, осины, тополя, редко дубы на открытых сухих местах. Подлесок был густой, сильно заросший лещиной, вербой, ракитами, берединой и другими ивовыми, ранней весной они были сплошь покрыты сережками и прилистниками и стояли желто-зелеными шарами по опушке. Высокие ивы также выглядывали светло-зелеными шарами из-за мелкого кустарника. Рядом с Сокольниками была видна церковь Воскресения Христова, но ее звона не было слышно, может быть тогда это не разрешали. От Сокольников нас отделял отстойник Ярославского и Ленинградского вокзалов, там стояли поезда дальнего следования, проводники топили вагоны, и дымки из титанов прозрачной голубой кисеей висели перед Сокольниками и «дальними странами». А видно было действительно далеко. За Сокольниками в километрах трех или дальше находился какой-то завод, работа там по сменам начиналась по гудку: можно было заметить облако пара, которое потом исчезало, и только потом, через несколько секунд, приходил низкий звук заводского гудка. Где был этот завод, мне так и не удалось выяснить, а за ним на многие километры были видны «неведомые дали» восточных московских окраин. Мамочка была легка на подъем, в ней пропадал разбойник или скаут, она любила походы и прогулки в любое время года и часто водила нас в Сокольники напрямую, пролезая под стоящими составами.

Шустрые довоенные ребята часто ходили на пути, хотя это было опасно. Они клали на рельсы капсюли или монеты и устраивали канонаду. Раз, мой старший брат и Сашка Ливеровский, сосед по дому и одноклассник моего брата, гуляя по путям, попали в историю: Сашка неосторожно наступил на автоматическую стрелку в момент, когда она переводилась, и его ботинок защемило. Это было страшно, потому что по этим путям очень часто ходили электрички окружной дороги. К счастью, у моего брата всегда был нож, и ему удалось быстро разрезать шнурки и вытащить ногу Сашки, буквально через несколько секунд над ними прогрохотал поезд, и ботинок выскочил из-под его колес.

Первая Мещанская оканчивалась площадью Ржевского вокзала, дальше за новым мостом через пути, построенном в 1936 году к открытию Выставки, было Ярославское шоссе, хотя Москва оканчивалась где-то у переезда у Северянина, за мостом стоял столб со щитом «Москва», остался с начала века. Дальше на север, «очень далеко», было Останкино и Всесоюзная Сельскохозяйственная Выставка – ВСХВ. У входа ВСХВ в виде арок и со скульптурой В. Мухиной оканчивался маршрут троллейбуса № 2 – вторая троллейбусная линия Москвы, самая длинная, пересекавшая всю Москву, мимо нашего дома, через Колхозную площадь, Кузнецкий мост, мимо Манежа, через Арбат и дальше мимо Киевского вокзала по Можайскому шоссе до Филей. Рядом с входом ВСХВ находилась киностудия им. Горького, это было очень далеко по моим детским меркам. С южной стороны от ВСХВ находился старый Останкинский парк с великолепным дворцом графов Шереметевых, обстановка внутри дворца сохранилась, проводились экскурсии и показывали собственный домашний театр графов Шереметевых, на сцене которого выступала бывшая крепостная, а затем жена графа – актриса Жемчугова. Театр не имел сцены, зрителей было немного, несколько человек, и они умещались в креслах в один ряд. Во дворце бывала Екатерина Великая, в честь ее визита во дворе стоял памятный столп. Дворец был великолепен, бело-розовое здание в стиле Русского классицизма с центральным портиком и колоннадой полукругом охватывало регулярный сад, находившийся перед его главным фасадом с южной стороны. Еще дальше на юг перед дворцом находился Останкинский пруд с чистой прозрачной водой, там мы иногда купались и ловили пиявок. За дворцом также находился регулярный парк с мраморными скульптурами, установленными вдоль дорожек. Останкинский дворец внутри парка не был огорожен, а парк был просто необъятен, это потом его разделили на три части – Ботанический сад АН СССР, ВДНХ и нынешний Парк Останкино, а в то время это была одна дубрава, совершенно заросшая подлеском, местами первозданная. После создания Ботанического сада нетронутые участки были обнесены металлическим забором для сохранения дикого леса в девственном виде, упавшие деревья там не убирали даже после бурь, и они там спокойно гнили, заросшие зеленым мхом. В глубине парка можно было выйти к каскаду прудов, на берегу одного стоял маяк в виде однополостных гиперболоидов, уменьшающихся по величине и поставленных друг на друга, как башня Шухова на Шаболовке. Во время войны недалеко от нее лежал сбитый фашистский бомбардировщик, серо-зеленого цвета в пятнах и с черными крестами, он был страшно загажен, запах у него был какой-то немецкий, специфический, оружия на нем не было, но отвинтить кое-что было можно. К Останкино ходил трамвай № 17, это было место прогулок в любое время года.

В другую сторону от дома на запад было видно также далеко. Соседней горой среди моря небольших домишек Самотеки, Божедомки, где родился Достоевский, и Марьиной Рощи возвышалось здание театра Красной армии, но этот вид уже к концу войны был закрыт домом «МПС», стоящим перед нами, за ним было море строений, терявшихся в лучах заходящего солнца. Ночью и в ясную погоду при открытой форточке или окнах можно было слышать бой кремлевских курантов, хотя до Кремля от дома напрямую было не менее пяти километров.

Теперь этих окрестных улиц и переулков нет, вместо них стоят панельные жилые дома, загородившие любой вид, только по утрам или ночью слышно, как ходят электрички по окружной дороге.

Наш дом считался «стандартным», был построен в 1935 года для Наркомата финансов по новому проекту, имел очень большие окна, сравнительно хорошие комнаты, но очень маленькие кухню, ванную, туалет и узенький коридорчик, все было крайне экономно. В Москве есть несколько домов с такими же окнами, построенных в это же время. В связи с переездом Академии Наук в Москву дом был передан ей для вновь прибывающих сотрудников Академии. Папочка считал, что эта квартира передана ему в собственность вместо дома в Ленинграде, который он получил, как сын политрепрессанта. Когда после войны нам стали предлагать подписать договор о найме, он был страшно обеспокоен и запретил строжайшим образом всем домашним подписывать какие-либо бумаги. Страхи его были бесполезны, квартира все равно чудесным образом оказалась государственной собственностью, и ее приватизировали лишь в 2005 г. Дом был хорош: дубовые двери с зеркальными окнами в подъездах, которые запирались на ночь в двенадцать часов, в каждом подъезде сидел лифтер, он открывал специальным ключом лифт и поднимал проживающих и гостей на нужный этаж. Сама кабина была великолепна, площадью с нашу кухню. Зеркала по всем стенам, зеркальные окна в дубовых дверях, на стене был циферблат со стрелкой, которая устанавливалась на нужный этаж, и затем только нажималась кнопка пуск. Вниз лифт не работал, лифтеры, развлекаясь, всегда спрашивали меня, кто я и куда иду, потому что я сильно возмущался, спрашивал: «Как это так!» и переживал от этих вопросов.

Несмотря на бережное отношение к лифту он часто ломался, люди застревали между этажами и просиживали в кабине часы, пока их не вытащат. Часто ключи от квартиры падали в щель между лифтом и полом площадки – это было целое событие: приходилось спускаться вниз до первого этажа, поднимать кабину на метр, открывать дверь шахты и залезать под лифт, там было грязно и страшно, вдруг лифт пойдет вниз и тебя придавит.

Многие ребята из окружающих маленьких домов мечтали покататься на наших лифтах. Вокруг народ жил бедно, без удобств, периодически возникали драки двор на двор, но я, к счастью, этого почти не застал.

Дом был заселен молодыми активными парами, у которых сразу же появились один-два ребенка. Дом, по современным меркам, был небольшой – семь этажей, четыре подъезда, всего 64 квартиры, все друг друга знали, дети были практически общие, их могли и накормить и наказать, кому это было сподручно при поимке на месте преступления (все-таки, какие жестокие были взрослые!). Соседи часто без предупреждения ходили друг другу в гости, устраивали общие детские праздники и маскарады, что есть в фотографиях. Дети учились в одном и том же или в соседних классах школы, хотя в то время обучение мальчиков и девочек было раздельное.

Пыльный, закатанный асфальтом двор был постоянно заполнен детьми, девочки играли в классики или прыгали через веревку, попрыгать вместе с ребятами – это был, наверно, единственный способ межполового общения. К вечеру форточки окон открывались, родители требовали своих чад домой. В жаркие дни дворники поливали асфальт водой – дети с визгом носились вокруг, стараясь как можно ближе пробежать около струи, а дворники изредка поливали особенно настырных, это было развлечением для всех. Ребята гоняли в футбол, мячи были изношенными, их владельцы пользовались авторитетом, Сашу Ливеровского, жившего на последнем этаже, вызывали во двор криками: «Ливер, выходи!». От мячей страдали окна квартир на первом этаже. Разгневанные жертвы выскакивали под звон разбитого стекла, все бросались врассыпную, а мяч доставался пострадавшему в качестве вещественного доказательства для дальнейших разбирательств с родителями. Во двор часто заглядывали стекольщики с плоским ящиком на плече, точильщики с ножным точильным станком и старьевщики. Их зычные выкрики «Вставляем стекла!», «Точим ножи – ножницы!» или «Старье берем!» часто слышались во дворе. Сразу после войны наш район стали усиленно озеленять: посредине двора силами жителей был устроен палисадник – в землю воткнули тополиные черенки, они быстро принялись и покрылись зелеными клейкими листочками. На улице были высажены липы, не вынесшие интенсивной автомобилизации восьмидесятых. От тополей теперь нет спасения.

Как мне сейчас представляется, родителям было страшно заводить второго ребенка в такое неспокойное время, но ограничиться только одним сыном они не хотели. Мамочка всегда относилась к воспроизводству, как к священному долгу перед отечеством. Два ребенка – это тот минимум, который был для нее приемлем, на третьего ребенка она не решилась, хотя часто говорила нам, младшему поколению, что необходимо иметь как минимум 2,3 ребенка в каждой семье для нулевого воспроизведения, демографическая проблема ее волновала всегда. Материальная сторона ее жизни была не хуже, чем у остальных из ее круга, муж старше на шестнадцать лет, зарабатывал деньги на содержание семьи и всячески помогал в ее академической карьере. Ее научные руководители академик Петровский, впоследствии ректор Московского университета, и академик Андрей Николаевич Тихонов были в хороших отношениях с папочкой и были рады помочь светлой, красивой и талантливой Нине Липской. Академия и вообще интеллигенция после Революции и до войны была сравнительно немногочисленна, почти все хорошо друг друга знали. Если почитать биографии великих, получается все очень тесно: Яков Борисович Зельдович учился и работал у друга Петра Леонидовича Капицы – Николая Николаевича Семенова, родственника Сашки Ливеровского, а я общался с Я.Б.Зельдовичем в Государственном астрономическом институте им. П.К.Штернберга на Объединенных астрофизических семинарах, которыми руководили и в которых участвовали академики Яков Зельдович, Андрей Сахаров, Виталий Гинзбург, Иосиф Шкловский - наш шеф, и Соломон Борисович Пикельнер – «астрофизик номер один по гамбургскому счету». Сын П.Л. Капицы – Сергей Петрович был аспирантом у моей мамочки. Я за руку здоровался в Мстиславом Васильевичем Келдышем, Президентом Академии, когда занимался космическими исследованиями, он был Председателем «МВК по КИ» - Межведомственной комиссии по Космическим исследованиям, а он здоровался за руку со всеми членами правительства и главами других государств. Папочка в двадцатых годах участвовал в популярных тогда общественных диспутах, на которых выступал В.В. Маяковский, художник и скульптор Антакольский, который делал с них быстрые зарисовки. Однажды в нашем доме на Мещанской папочка встретил свою бывшую близкую знакомую, поднимавшуюся ему навстречу по лестнице. «А вы знаете, я вышла замуж за Д.Д. Шостаковича!», - «промурлыкала» она (по выражению папочки) (2). Жизнь моих родителей до моего сознательного возраста всегда представлялась мне туманной, было очень опасно рассказывать что-либо неразумным болтливым детям, да и личная жизнь папочки, вероятно, была полна событиями, нежелательными для разглашения. Когда папочка сделал предложение мамочке, а это была его, по моим подсчетам, четвертая жена, Софья Сергеевна, моя бабушка, предупредила его: «Ниночка очень ревнива!», но, увы, он ее не послушал. Папочка называл мамочку «Котенька», по-видимому, любил ее, но был способен на проделки. Даже будучи женатым уже в пятый раз на Евгении Николаевне он часто вспоминал при мне о моей мамочке с неизменным уважением и пиететом, что обращалось натянутыми отношениями между мной и Евгенией Николаевной. Мамочка не любила его, была всегда с ним на «Вы» и называла «Борис Николаевич». Она, может быть, безответно и тайно была влюблена в кого-то, мне неизвестного. Вопросы морали, супружеской верности, долга и чистоты были для нее естественной нормой. Татьяна Ларина двадцатого века!

"Ты медленно приближался.
А я, - убежать бы впору,
А я, - ускользнуть! Укрыться!
Я осталась стоять - спокойно.

Ты подошел ко мне.
А я - как забилось сердце!
Я - запылали щеки!
Я поклонилась сухо.

Ты улыбнулся мне.
А я! Какое счастье!
Я (дорогой... любимый…)
Удивилась случайной встрече.

Все. Ты прошел мимо,
Равнодушный ко всем, холодный.
А меня озарил светом,
А мне подарил радость!"
(Н.В. Липская, без даты)

Лучшие годы ее жизни, вероятно, связаны с Московским университетом. Старое пятиэтажное красного кирпича здание Физфака находилось в глубине квартала – угол Тверской и Манежной площади за зданием гостиницы «Националь». Университетская Фундаментальная библиотека – полуротонда у «Нового здания университета» на углу Никитской и Моховой, напротив Манежа – священные для нас с братом места и вообще всех из нашей семьи, где мы бывали уже до нашего рождения, а также и для папочки, потому что и его отец также занимался в этом здании и часто бывал в университетской церкви Св. Татьяны, и в Знаменской церкви за «Новым зданием», а его невеста и впоследствии жена училась на высших медицинских курсах при МГУ. В этой библиотеке примерно с 1860 года сидел и мой двоюродный прадед по маминой линии Николай Павлович Ляпидевский, когда он поступил на Юридический факультет МГУ.

По типу характера и темпераменту мамочка походила на великого скульптора – Веру Игнатьевну Мухину, момент творчества которой точно схвачен на портрете М.В. Нестерова 1940-го года, такая же порывистость во всем, такая же страсть к творчеству и румянец во всю щеку на белой, чистой коже, косметику она не употребляла. Мамочке высоко ценила и Мухину, и Нестерова, и данный портрет.

Несмотря на все свои качества, выделяющие ее среди окружающих, мамочка всегда чувствовала себя по ее собственным словам «белой вороной», чему способствовал ее характер. Она обожала шпынять своего старшего брата Николая, с которым у близняшки Ксаны были самые нежные отношения. Тетя Ксана даже в преклонном возрасте жаловалась, что «Ниночка никогда не давала ей списывать», закрывала упражнения ладошкой. В Питере были «Ксана» и «Юра», а у нас «Котенька» и «Борис Николаевич». Мамочка и тетя Ксана получили домашнее воспитание и обучение, у них были бонны, также как и у старших, в гимназию (школу) они поступили только около пятнадцати лет, в советское время, сдав все требуемые экзамены экстерном, отзывы мамочка получила самые превосходные, но дальше – стена! Ее никуда не принимали, ссылаясь на неправильное происхождение: «Нет мест!». Она пробовала много направлений: и Ленинградский университет, и Институт искусств, что соответствовало ее возможностям, она писала стихи, рисовала, хотя была автодидактом, обладала выраженными способностями к точным наукам, имела прекрасную память: наизусть читала массу стихов, но, увы, все было закрыто! Пришлось долго мучаться, чтобы, наконец, добиться возможности получить высшее образование и заняться наукой: сначала Горный институт в Ленинграде, а потом перевод после замужества на Физический факультет Московского университета. Для этого пришлось ей быть и горнорабочим, и ткачихой, и простым наблюдателем в партиях, правда, недолго.

Ранее детство у мамочки было светлым, «близнецы», как их называли с тетей Ксаной, были самодостаточны, постоянно были вместе, играли, развлекались и учились. Воспитанием и уходом за ними занималась бонна. Старшие дети в семье – Коля, Сережа и Эля, практически погодки, были на одиннадцать – тринадцать лет старше, составляли свою компанию и были теми активными «старшими», которые способствовали установлению здоровой и справедливой иерархии поколений, что утеряно в современных малодетных семьях. Софья Сергеевна, как и Владимир Александрович, которого близнецы практически не застали, он умер, когда им было четыре месяца, для детей вообще были «небожители». Кроме старших родных братьев и Эли у них был огромный и близкий во всех отношениях коллектив двоюродных братьев и сестер всех возрастов и качеств, родных дядей и тетей было десять, а двоюродных братьев и сестер более двадцати! Клан Липских – Ляпидевских был очень тесен: братья Липские – Федор и Владимир женились на сестрах близнецах Ляпидевских – Нине и Софье, был даже брак между троюродными братом и сестрой – Кирой Константиновной Ляпидевской и Юрием Александровичем Липским, а муж тети Эли – Николай Константинович Любарский после ее безвременной кончины от рака женился на ее двоюродной сестре Майе Александровне Липской. Революция 1917 года все развеяла в дым, кто эмигрировал целыми семьями, и их потомки теперь живут в США, Франции, Сербии, Австралии, кто был репрессирован или погиб, а из оставшихся в России – остались лишь жидкие пересыхающие ручейки.

Старшие объединялись со старшими, а младшие – с младшими, наиболее близкими мамочке и тете Ксане были младшие дети «дяди Лёли» - Александра Александровича Липского – Борис и Александр, для нас они были любимыми и желанными дядей Борей и дядей Аликом. Другие кузены, друзья близнецов – Ника, Сандрик и Котя Рошфоры, а также дети «дяди Феди», Федора Александровича Липского, вскоре после Революции покинули Россию. Репрессии и безденежье сделали жизнь трудной, Софья Сергеевна в Кузовнях завела корову Зорьку, за которой ухаживали семилетние близнецы, а доила ее нанятая эстонка, жизнь перешла на натуральное хозяйство. Эта эстонка утащила фамильное серебро, зарытое в Кузовнях Софьей Сергеевной, когда жить в собственном имении стало опасно.

Увидев, как Софья Сергеевна, мамочка и тетя Ксана занимаются сельским хозяйством, разъяренная сестра Софьи Сергеевны – Нина Сергеевна поклялась, что ее дети никогда не будут заниматься сельским трудом, и уехала за границу вместе с Рошфорами. Но коровы, лошади, куры, козы милы детским душам! Корова Зорька не прочь была поиграть с малышками, бегала от них, подняв хвост, а когда те уже ревели во весь голос, подходила к ним, утыкалась огромным мокрым носом и шумно дышала, от нее пахло молоком и домом. Козы также доставляли массу волнений, они забирались в самые недоступные места, на деревья и обрывы и поедали все, что можно, обожали цветы, особенно розы. Коз с тех пор мамочка не любила, взгляд их желтых непроницаемых глаз ясно говорил, что они способны на разные пакости. Всю свою жизнь мамочка сохраняла любовь к сельскому труду. В деревне она порывалась косить, обожала парное молоко с черным кисловатым ржаным хлебом, беседовала с крестьянами «за жизнь», о видах на урожай и «хороши ли нынче овсы», ходила с нами через стадо, чтобы мы поближе могли рассмотреть чудные глубокие коровьи глаза и почесать им за ухом или по лбу. Она любила и нас научила кормить хлебом с солью лошадей. Получалось это у нее не совсем естественно, выглядела она, как граф Толстой в простой одежде на известных портретах: всегда были «люди», беседовавшие с некоторым напряжением с барыней, и «она». Даже домработница Дуся, жившая у нас после войны, целовала мамочку в плечо, когда получала от нее какие-либо подарки.

Выйдя замуж, мамочка обрела достаток и уверенность, о душевном покое – не знаю, а здоровья ей было не занимать. У нее был прекрасный цвет лица и сон, о котором папочка часто вспоминал. Переехав в Москву, молодая чета жила в нашей новой квартире, в которой произошел такой случай. Папочка вышел из дому на несколько минут что-то прикупить, а мамочка осталась дома. Вернувшись, он позвонил, дверь Котенька не открывала, а ключи остались дома. Папочка забеспокоился, звонил много раз, стучал, кричал, но все безрезультатно. Папочка спустился вниз, позвал дворника дядю Мишу – крупного мужика и очень сильного, они стучали и звонили вдвоем, а поскольку результата никакого не было – решили выломать дверь. Папочка и дядя Миша разбегались по площадке и ударяли плечом в дверь в надежде выломать шпингалеты. Увы! Дверь была новая и не поддавалась, папочку охватила паника, что делать!? Соседи, выскочившие из квартир на шум, предлагали спуститься с шестого этажа по веревке и влезть через форточку, что было смертельно опасно. Дядя Миша пошел за топором, чтобы вскрыть дверь. Папочка не знал, что делать, бегал перед закрытой дверью и машинально позвонил. И вдруг, о, чудо! За дверью послышались легкие шаги, и дверь открылась, на пороге стояла сонная Котенька и спросила: «А что за шум?».

Я не знаю, в какие игры играли мамочка и ее друзья в детстве, но то, что они творили в предвоенные годы, собравшись вместе, впечатляет. После рождения моего брата родители снимали дачи – обыкновенные сельские дома где-нибудь в ближнем Подмосковье, куда обязательно приезжал кто-нибудь из ближайших родственников. Раз, жарким летом, в июле, на дачу, где уже были мамочка и тетя Ксана с детьми, прикатил любимый друг по детству, кузен – дядя Боря. Лето, прекрасная погода, ведро, так приятно после обеда вздремнуть на прохладной террасе! Дядя Боря, надеясь на безмятежное счастье, устроился на террасе, на раскладушке, которые в то время, еще со времен Крымской войны, представляли собой кусок полотна, натянутого между двумя палками, заканчивающимися с обеих сторон складными ножками в виде буквы «Х». Кровать была сравнительно высокой, сантиметров 80, не меньше, лежать в ней было уютно, как в ложбине, а выбираться - нелегко. Дядя Боря укрылся простыней и крепко уснул. Тут случилось что-то необыкновенное, мамочка и тетя Ксана превратились в двух, со слов папочки, проказниц: хвост – трубой, глаза горят, дети забыты, благо была домработница, они на цыпочках подкрались к спящему и пришили простыню к раскладушке со всех сторон! Но это было только начало! Затем они притащили большой таз, полный воды, смятую газету и подожгли ее, когда она разгорелась, «девочки» завопили своими мощными молодыми голосами: «Пожар, пожар!» над ухом спящего, и когда он еле приоткрыл непонимающие глаза, сунули ему горящую газету в лицо и затем вылили не него всю холодную воду. Бедняга рванулся от ужаса, но куда там! Несчастное тело грузно шмякнулось на пол под общее ржание, путаясь в мокрой простыне, и пришибленное сверху раскладушкой.

Месть была неизбежной, и прибитых к полу тапочек, естественно, было мало. На даче обедали на веранде, у мамы было любимое место – старинное большое кресло с обивкой из плетеной соломы, стоявшее во главе стола, для комфорта сиденье покрывалось мягким небольшим покрывалом, свешивающимся во все стороны. Смех и веселье постепенно улеглись, мамочка потеряла бдительность, а враг коварно только этого и жал. Как-то «девушки» ушли на базар, а дядя Боря остался дома, сославшись на необходимость поразмыслить о проблемах бытия, он был студентом Высшей Партийной школы, знаменитой «ВПШ». Оставшись один, он вырезал соломенное сиденье и вставил туда таз, полный воды, прикрыл его картонкой, а сверху, как и было, все закрыл покрывалом, осталось только ждать. Девочки возвращаются, обед приготовлен и на столе, и вот все рассаживаются. Мамочка энергично садится, вода фонтаном бьет из-под нее вверх и во все стороны, Нина – мокрая с ног до головы! Какое сладкое слово «месть»!

Когда дядя Боря появлялся у нас дома уже в послевоенное время, для нас это было счастье. У него своих детей не было, мы, наверно, как-то компенсировали их отсутствие и с братом «отрывались по полной»! Главное было – завалить зверя. Мы вцеплялись в него как остервенелые, я захватывал и оплетал ноги, Володя с разбегу бил головой в мягкий философский живот, а Мамочка, размахивая своими немаленькими кулачками, изображала «бокс». Беспомощное тело валили на что-нибудь мягкое, и мы его долго мучили, вынимая глаза и откручивая уши, и напускали слюни в нос. Мамочка всегда изменялась, когда приходил дядя Боря, хулиганила, курила папиросы, хотя никогда этого не делала, на столе появлялся торт и мускат, мамочка любила только сладкие вина, папочка сильно переживал, что ее эйфория связана не с ним, объяснялся с ней по-французски и даже ревновал.

Родители устраивали нам игры все наше детство при каждом удобном случае, это были отзвуки их огромных семейных детских компаний. На дни рождения или на общие праздники собиралась большая детская компания, человек десять, не меньше, в одной комнате устраивался чай, а в другой – игры, в который принимали участие все – и взрослые, и дети. Любимыми были «монетка», «щетка» и «шарады».

«Щетка» – хорошая игра, когда надо размяться, очень сближает, как портулак (3). Водящий стоит в центре, а все остальные – вокруг него тесным кругом, прижавшись, друг к другу, и держат руки за спинами соседей, обняв их, и незаметно и быстро передают друг другу щетку, которой нужно погладить водящего по спине или, лучше, – по затылку. Тот должен поймать щетку, быстро поворачиваясь, можно просовывать руки за спины, чтобы схватить щетку. Если щетка поймана или упала, потерявший ее становится в круг и водит.

Любимой игрой были шарады, где все делились на две равные по возможностям команды, включая взрослых и детей. Водящей командой загадывалось слово, которое можно было разбить на две-три части, каждая из которых может быть самостоятельно представлена в виде осмысленного представления, затем команда в виде беззвучных живых картин или сценок представляла каждую часть, перед началом объявляя только: «Это первое», или «Это второе», «Это целое». Водящие смотрели это многоактное представление и должны были угадать все слово.

У меня в детстве было домашнее прозвище: «Каракатица», это слово и было задумано как-то в команде, в которой участвовали мамочка, Володя и я. В команде противников был папочка, который это прозвище и придумал. Первое было – «кара»: Володя изображал какое-то преступление, а мамочка под грохот большой железной крышки бельевого бака, изображавшего небесный гром, божественной десницей с соответствующим выражением лица вонзала в Володю кухонный нож, кара состоялась. Второе было – «катица», слова такого нет, но изображалось оно так: закутанный полностью в военный плащ Володя просто катился по полу как нечто к ногам отгадывающих. На целое – просто вышел я без всяких действий. Папочка не отгадал.

Уже после университета в компании друзей или даже на «отдельских» посиделках за городом мы играли в другую разновидность этой игры. Одна команда загадывала слово, как можно труднее для представления, но хорошо знакомое. Это слово тайно сообщалось представителю водящей команды, который должен был его беззвучно изобразить, а его соратники – угадать то, что он представляет. Загадавшая слово команда нимало веселилась, глядя на мучения соперников. Однажды наша команда загадала слово «Коммунизм», что могло быть более известным в советское время? Водивший не растерялся, указывал куда-то вдаль, махал в бесконечность с грустным видом, но все безуспешно! Слово не отгадали.

Моими дедушкой и бабушкой по материнской линии были Владимир Александрович Липский и Софья Сергеевна Липская, в девичестве Ляпидевская.

Липские прослеживаются с середины XVIII века по запискам моего прадеда Александра Федоровича Липского (1824 – 1901).

Родоначальником фамилии является черниговский казак Кузьма Липа (1750 – 1825).

Про родителей, братьев и сестер Кузьмы Липы ничего неизвестно. Александр Федорович пишет, что в запорожском войске он занимал видное место – был тысяцким (4), хотя такой должности в XVIII веке уже не существовало, оно оставалось как наследуемый титул.

Как все казаки, в молодые годы он вел разгульную и лихую жизнь в Запорожской Сечи – месте обитания казаков, укрепленном городке, расположенном на неприступном скалистом острове Хортица в нижнем течении Днепра, недалеко от современного города Запорожье. Казаки были вольным народом, происхождение их неясно, скорее всего – это результат смешения многих национальностей – половцев, касогов, торков, берендеев и бродников. Торки, берендеи и касоги (касахи, касаки, ка-азаты) – древние черкесские народы, заселявший территорию нижней Кубани в X—XIV веках, а бродники – смешанный народ тюрко-славянского происхождения, впитавший остатки булгар, славян и также, возможно, степных огузов. Такой этнический коктейль составился и интенсивно смешивался в результате монголо-татарского нашествия.

К X веку были «почти что русскими», стремились к независимости, жили казаки в степных районах России и Украины по берегам рек Терека, Кубани, Дона, Днепра. В XII веке казаки приняли православие, образовали воинскую Христианскую Республику, После раскола Золотой орды оставшиеся и на её территории казаки сохранили войсковую организацию, но при этом оказались в полной независимости и от осколков былой империи – Ногайской орды и Крымского ханства, и от появившегося на Руси Московского государства.

Согласно легенде, восходящей к Стефану Яворскому (1692 год), казаки в 1380-м году преподнесли Дмитрию Донскому икону Донской Богоматери и участвовали против Мамая в Куликовской битве.

С усилением России казаки в 1654 году при гетмане Богдане Хмельницком подписали грамоту о присоединении Левобережной части Украины к России навечно. 300–летие присоединения пышно праздновалось в 1954 году, эпизоды присоединения отражены в мозаиках на станции метро Киевская. К казакам примыкали беглые крестьяне, лихие люди и просто разбойники, но они все же считались ниже казаков по статусу. После присоединения чтобы быть в ладах с центральной властью, казаки храбро защищали Россию с юга и юго-востока от набегов татар и половцев из Крыма и степей, а также от поляков, нападавших на Русь с запада. Благодаря казакам татары и половцы уже не могли захватывать русских, живших в южных областях, и угонять их тысячами в рабство. Враги России – турецкие султаны и польские паны старались переманить казаков на свою сторону, но безуспешно. Неприязнь к полякам осталась у потомков казаков в крови. Вряд ли это можно считать доминантным признаком, как черные глаза и волосы, что было заметно у Липских.

Известен исторический случай, когда султан прислал письмо запорожцам с предложением своего покровительства, а казаки в ответ написали ругательный, совершенно неприличный ответ, но никто его доставить султану не решился.

У казаков были прозвища, фамилии появились ли во второй половине XVIII века, они считались дворянами, никогда не занимались сельским трудом. Имение Кузьмы Липы находилось севернее Чернигова в районе современной границы между Украиной и Белоруссией на берегу речки Липа.

По окончании бранных дел Кузьма Липа принял сан православного священника и при возведении получил фамилию Липский по аналогии с польскими дворянами.

Екатерина Великая в эти времена формировала дворянство на подвластной ей части Украины, Кузьме было предложено записаться в дворянские родовые книги, но он отказался из-за лени или по другой причине (взбрыкнув, например), сказав, что ему это не нужно, а дети, если захотят, пусть сами зарабатывают свой титул. Внук Кузьмы – Александр Федорович Липский дослужился до чина штатского генерала – действительного статского советника, после чего Липские стали уже потомственными дворянами.

У Кузьмы Липы было пять сыновей – Федор (1790 – 1852), Есип, Елисей, Иван и Антон, все они были священнослужителями, жили в небольших селениях на границе современной России и Украины. Есип, Елисей, Иван детей не имели.

Старший сын Федор Кузьмич Липский женился на местной красавице из дворянской семьи Елизавете Иосифовне Крелевецкой (возможно, Кролевецкой), у них родилось четыре сына – Василий, Иван, Александр, Дмитрий и дочь Татьяна. Александр (1824 – 1901) – наш прадед. Иван детей не имел, Дмитрий умер в двенадцать лет. Татьяна вышла замуж за рано ушедшего Василия Самбурского, у них было только двое детей. Старший сын Федора Кузмича, доктор Василий Федорович Липский окончил Университет с золотой медалью, его потомки прослеживаются в ХХ веке в Праге, Белграде и Нью-Йорке. Они были артистами, инженерами, участвовали в организации фонда Толстого. Праправнучка Василия Федоровича – Галина Сильвестровна Севрук 1929 г.р., известный керамист, член Союза художников Украины, живет в Киеве, ее бабушка Лидия Васильевна Липская была крестной моей мамы.

Потомки Кролевецких до сих пор живут на родине Александра Федоровича Липского.

Семья Федора Кузьмича жила в большом селе Ромашково (lat = 52,1522, lon = 33,9549), в котором проживало еще несколько помещиков. Место было прекрасное – огромное село в два километра, посередине проточный пруд с разнообразной рыбой, а вокруг – прелестная малороссийская природа с увалами и долинами, - то, что описано у И.С. Тургенева в «Записках охотника» или в рассказах Ивана Алексеевича Бунина. У каждого помещика был свой винокуренный заводик, на котором гнали «по своему уникальному рецепту водку чисто хлебную, с букетом. За количеством выхода водки из хлеба не гнались, а один перед другим старались только о том, чтобы она получалась крепче и поароматней. Ведро водки стоило от 25 до 30 копеек.»

Гнали бочками, на что извели все соседние леса, которые по качеству древесины ни на что иное не годились. Возить водку из Малороссии в соседнюю Орловскую губернию, в которой был откуп – акцизные сборы, запрещалось – стояли кордоны, но жажда превозмогала все преграды: происходили настоящие побоища со стрельбой и жертвами:

Сейчас от этого места мало что осталось – нет ни барских домов, ни винокурен, ни церкви, ни кладбища со старыми могилами, ни той природы: пруд зарос и превратился в ручеек, погосты срыты, а на месте церквей лежат лишь поминальные камни, положенные в наше время.

Александр Федорович был смышленым и живым мальчиком, но ему было трудно учиться из-за чрезвычайно жестоких методов обучения, бывших в то время. Его и пороли, и наказывали, но учащиеся все равно веселились, как могли, пели и пили, танцевали, гуляли с красивыми украинскими девушками, влюблялись.

Он последовательно окончил духовное училище в Новгороде Северском, духовную семинарию в Чернигове, Сельскохозяйственный институт в Горках под Могилевом – высшее учебное заведение, в котором был возведен в дворянское достоинство с торжественным вручением шпаги и треуголки, стал профессором в Воронеже. После 1884 года был переведен в Петербург, преподавал в Лицее, к этому времени он получил чин действительного статского советника и все причитающиеся его званию награды.

Александр Федорович Липский в шестьдесят лет написал замечательные записки о нравах того времени и о своей жизни вплоть до женитьбы (5). Записки есть на сайте.

В тридцать лет – в 1854 году он женился на семнадцатилетней Анне Александровне Даниловой (1837 – 1890).

Александр Федорович и Анна Александровна – общие предки большинства известных родственников, связанных с Липскими, в том числе и французской ветви Рошфоров – Де Шоденей. У Александра Федоровича и Анны Александровны было шестеро детей: Валентина, Александр, Лидия, Федор, Владимир и Анна (дома ее звали Галина). Все дети родились в Воронеже.

Александр Федорович и Анна Александровна жили уже во времена фотографии, так что остались изображения их и их многочисленных потомков.

Старшая дочь – Валентина (1856-1878), «тетя Воля» («dite Volia», как ее называют во французских документах), рано ушла из жизни, от нее остались дочь Вера и сын Валентин, есть их детские и юношеские фотографии, но дальнейшая их судьба неизвестна.

Старший сын Александр Александрович (1857-1915), известный в семье как дядя «Леля», жил в Воронеже, а затем в Петербурге. Он стал блестящим врачом, имел степень доктора медицины, был доцентом Клиники внутренних болезней в Военно-медицинской академии, заведующим отделом санитарной и медицинской статистики при Статистическом отделении Санкт-Петербургской городской управы.

В тридцать пять лет он удачно женился на восемнадцатилетней Марии Владимировне Алышевской (1874 – 1938) из очень богатой и знатной семьи. Лето Алышевские обычно проводили в России, а зиму – где-нибудь на Ривьере и в Италии, «Ах, итальянцы так хорошо говорят, все понятно!». В семье был четвертый в России автомобиль! У Алышевских был еще сын Владимир Владимирович, закончивший Императорское Училище правоведения, впоследствии камергер и действительный статский советник, член Совета Палестины и дочь – Лидия Владимировна, в замужестве Барановская, которая вышла замуж за Владимира Николаевича Барановского – однокашника своего старшего брата по Училищу правоведения. Владимир Владимирович погиб в советском концлагере.

Вероятно, были и другие дети. Во всяком случае, в 1954 году в нашей семье произошел жуткий скандал в связи с внезапно открывшимся родством, это был конец сталинской эпохи, посадить на «десять лет без права переписки» (расстрел) могли ни за что.

Так попал в лагерь муж сестры мужа тети Ксаны «дядя Саша Тараканов», директор школы в Кашире, толстовец, народоволец, последователь Чернышевского, мелкопоместный дворянин. Он решил съездить к себе на родину под Самару на Волгу, там его узнали, домой он уже не вернулся. Он получил десять лет, но его спасло его толстовское мировоззрение. На этап его послали в скотном вагоне, и мелкая уголовщина решила почистить его. Он это прочувствовал и всем громко сказал: «Вот мой табак, все хотят курить, давайте, разделим его на всех поровну.

Пусть каждый подходит ко мне каждый день, и я буду выдавать ему его пайку». Это была не поза, а стиль поведения, что было оценено уважаемыми ворами – авторитетами, и его больше никогда не трогали ни в вагоне, ни в лагере. Он ходил всегда какой-то расхристанный, таким же был его сын Миша Тараканов, который после института уехал в Иркутск, защитился, был ученым экономистом, но никак не мог понять и тем более объяснить, как же существует СССР с точки зрения экономики.

Лидия Владимировна Барановская - «тетя Лида», как ее называла мамочка, в советское время жила в Москве в малюсенькой каморке на втором этаже трехэтажного плохенького неуютного дома на углу 1-го Коптельского переулка и Садового кольца в коммунальной квартире. Она была согбенной старушкой, спина - дугой, ходила с палочкой черного дерева с ручкой из слоновой кости. Носила тетя Лида черные платья, какие-то гипюровые накидки, на голове – вуалевый чепчик с черным стеклярусом.

Она приходила к нам мыться, так как в ее квартире ванны не было. Я снимал с нее пальто, боты, надевал тапочки, от нее слегка пахло мышами.

Мамочка ее очень опекала, хотела ей помочь, возила к нам на дачу в Звенигород, искала для нее уроки. Тетя Лида бывала у нас по нескольку раз в неделю, занималась французским с Володей, со мной, а также с нашей подружкой Татьяной Лозинской. На даче она читала нам вслух всю классику: Пушкина, Гоголя и запрещенного тогда А.К. Толстого. После прочитанного мы спонтанно разыгрывали сценки из «Смерти Ивана Грозного» или «Бориса Годунова», она очень хвалила нас.

Тетя Лида жила очень бедно, в комнатке помещалась только железная кровать, полка с книгами и шикарное пианино орехового дерева с подсвечниками и с очень приятным бархатным звуком. За стеной жило семейство: отец – шофер, мать – судомойка и двое маленьких мальчиков, старшего учили играть на баяне, а младший, он еще не разговаривал, подсмотрел, как это делается, и вскоре его застали за занятием: ногой и одной рукой он растягивал баян, а другой – наигрывал мелодии. Это был Алеша Наседкин, впоследствии лауреат конкурсов, концертант и профессор Московской консерватории. На него по совету тети Лиды быстро обратили внимание, дали квартиру с роялем в специальном доме, под ноги сделали специальное устройство, так как он не доставал до педалей, и жизнь его семьи волшебным образом изменилась. До переезда он часто играл на пианино тети Лиды заданные вещи и свои собственные, мог, отвернувшись, назвать все ноты в сложном аккорде.

В 1954 году в СССР приехал с государственным визитом Шах-ин-шах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви с супругой шахиней Сорейой (6). Это было самое начало постсталинизма, «оттепелью» и не пахло. Вдруг мои родители забегали с белыми лицами и разговаривали между собой только по-французски, чтобы мои навостренные уши, совершенно опухшие от любопытства, не уловили что-либо лишнего.

Как оказалось, шахиня, согласно всем восточным обычаям, стала разыскивать своих уважаемых родственников старшего поколения и нашла тетю Лиду, которая приходилась ей двоюродной бабкой! В самое последнее время это подтвердилось, у матери шахини Сорейи – Евы Карл оказались русские корни, она родом из Алышевских!

Бедную тетю Лиду подхватили под руки добрые молодцы и на правительственном лимузине ЗИС-110 с «кукушками» (7) и желтыми фарами стали возить каждый день в резиденцию шаха: там немыслимая восточная роскошь, обхождение, прислуга. Тетя Лида была уже очень старой, и ей показалось, что все вернулось.

У тети Лиды были внучки или внуки Шуйские, которые жили в районе Октябрьского поля и работали в одном из ядерных институтов, расположенных там. Сын тети Лиды Барановский Владимир был сухопутным капитаном первого ранга, специалистом по хлебопекарному производству на крупных кораблях ВМФ, а племянник занимал высокий партийный пост. Всех вызвали на ковер, грозно сказали «У-у!», но не посадили, что года два назад было бы обязательно, и даже из партии не выгнали. Внуки, дети и родственники покаялись: «Свят, свят, свят! Ни сном, ни духом, не знали, не ведали!», и всех отпустили с миром, народ тогда уже возвращался из лагерей, а тетя Лида вскоре умерла, не выдержав потрясения. Приложиться к ней в последний раз я не посмел – страшно, хотя мамочка делала мне очень круглые и страшные глаза. «На моем плече опилки гроба, ..» - сочинил я какие-то стишки на эту тему.

У Александра Александровича и Марии Владимировны было восемь детей, шестеро из которых были полными тезками своих старших родственников, что меня сильно путало (да и не только меня) при прояснении родственных связей.

Старшим сыном был Владимир Александрович мл. - полный тезка моего деда. Владимир привел в семью своего одноклассника по гимназии – Николая Константиновича Любарского, потомка известного рода, будущего мужа Елены Владимировны Липской – Эли, моей тетки, и впоследствии после смерти Эли – мужа Майи Александровны – дочери Александра Александровича.

После гимназии Владимир Александрович мл., поступил в Императорское училище правоведения на Фонтанке. Это было одно из наиболее престижных высших учебных заведений дореволюционной России для потомственных дворян. Оно было закрытым и по статусу приравнивалось к Лицею. Воспитанники училища – в просторечии «правоведы» - носили желто-зеленый мундир и треугольную шляпу, зимой – пыжиковую шапку, отчего получили знаменитое прозвище «чижиков-пыжиков».

Программа обучения была крайне серьезной: на специальных курсах проходили энциклопедию законоведения, затем права церковное, римское, гражданское, торговое, уголовное и государственное. Изучалось гражданское и уголовное судопроизводство, история римского права, международное право, судебная медицина, полицейское право, политическая экономия, законы о финансах, история вероисповеданий, история и философия права. По окончании в зависимости от успехов выпускники получали чины IX и X классов, предполагалось, что они будут занимать достойное место в руководстве страны. Среди выпускников были принцы Ольденбургские, князья Голицыны, Шаховские, Оболенские. Из деятелей культуры там учились Иван Сергеевич Аксаков, четвертый чемпион мира по шахматам Александр Александрович Алехин, поэты А.Н. Апухтин и А.М. Жемчужников, Петр Ильич и Модест Ильич Чайковские, критик В.В. Стасов, композитор А.Н. Серов, будущие министры И.Л. Горемыкин и К.П. Победоносцев и многие другие. Училище окончили также будущий первый муж моей двоюродной бабки по папе Елены Исаакиевны Достоваловой – Валериан Эдуардович Гревс, его брат и сын.

Владимир Александрович окончил Училище с чином IX класса. После революции 1917 года оставшиеся в России профессура и выпускники Училища были обвинены в заговоре, в результате чего многие из них были репрессированы и расстреляны. Владимир Александрович мл. умер в Ленинграде от голода во время блокады.

Затем у Александра Александровича и Марии Владимировны родился Юрий (Георгий) Александрович, также студент Училища правоведения. Он был женат на Кире Ляпидевской, дочери Константина Сергеевича Ляпидевского и Нины Владимировны, в девичестве Протопоповой («Тетя Нина» на Серпуховке), у Юрия и Киры был сын Лева Липский, судьба которого сложилась крайне трагично. К тому времени, когда я его видел, он был уже полным сиротой, и бабушке – тете Нине с ним было не справиться. Окружение было жуткое - «Серпуховская шпана». Он попал в плохую компанию, и жизнь его пропала. Герой фильма «Калина Красная» Шукшина полностью повторил его историю: сроки, малины, а когда он решил «завязать», его хотели убить, спасался он в тайге на Ангаре и выжил благодаря закону «Зуб за зуб», устанавливавшего расстрел за предумышленное убийство, его нашли, за ним приезжали, но он уцелел.

Сам Юрий Александрович умер от голода во время блокады.

Следующей была Анна (Иона, Инна) Александровна младшая, доцент, также погибшая от голода (?).

Потом родилась Майя Александровна, вторая жена Николая Константиновича Любарского. У них родились дочь Марина, ныне живущая в Петрозаводске, и сын Константин. У Марины Николаевны Сухмановой (Любарской) есть сын Олег и внучка Настя, а у Константина Николаевича – сын Владимир Константинович и внук Евгений Владимирович.

Еще одной дочерью Александра Федоровича и Анны Александровны была Лидия Александровна младшая, психиатр, полная тезка своей тетки. Одной из областей ее профессиональных занятий были пограничные психические состояния старых дев. По иронии судьбы она никогда не была замужем, жила в Ленинграде, а в конце жизни перебралась к племянникам в Петрозаводск.

Следующей дочерью стала Валентина Александровна младшая мл., жившая в Новосибирске, у нее были дети Марианна и Александр. У Марианны – дети – Сережа (внуки Максим, Никита) и Анна (внучки Ульяна, Настя).

Предпоследний сын – Александр Александрович мл., «дядя Алик», был профессиональным военным, танкистом. Первой его женой была эффектная молодая особа – Тамара Груббе, которую за ее немецкую фамилию объявили немецкой шпионкой; ее в двадцать четыре года в 1935 году посадили, а в 1938 – расстреляли. Дядя Алик долгое время оставался в подвешенном состоянии, наконец, ему объявили, что к делам своей жены он непричастен. Остался сын Роман Александрович Липский, летчик, который служил в Карелии, где познакомился со своей будущей женой Валентиной Максимовой. С середины 50-х годов Роман при содействии Героя Советского Союза летчицы Валентины Степановны Гризодубовой стал летчиком-испытателем в ЛИИ им. Громова, г. Жуковский. У Романа и Валентины около1958 года родилась дочь Татьяна. В начале 1990-х годов вся семья Романа эмигрировала в США, Татьяна живет в Атланте.

Младшим сыном Александра Александровича и Марии Владимировны был Борис Александрович, «дядя Боря», жена – «тетя Аня» (Анна Филюшкина). Детей у них не было. Дядя Боря участвовал в ВОВ, был легко ранен навылет в предплечье, говорил, что это похоже на удар хлыстом. Я, открыв рот, с трепетом рассматривал следы его ранения. Жили они в Новосибирске на Красном проспекте. Дядя Боря был вторым секретарем Новосибирского Обкома КПСС по идеологии, он окончил Высшую партийную школу (ВПШ) в Москве на Миусской площади, во время учебы часто бывал у нас.

Судьба детей Александра Александровича и Марии Владимировны была нелегка. Война застала некоторых из них в Ленинграде, чтобы спастись от гибели они зимой 1942 года бежали в Петрозаводск по льду Ладожского озера.

Средняя дочь Александра Федоровича – Лидия Александровна (1864-1932) вышла замуж за врача Иосифа Зильберберга. После 1917 года они эмигрировали во Францию, детей у них не было. Лидия Александровна и ее племянница и полная тезка позаботились о том, чтобы записки Александра Федоровича дошли до потомков, они размножили их, перепечатав на машинке во многих экземплярах.

Средний сын Александра Федоровича – Федор Александрович (1866 - ?) получил образование инженера и экономиста, стал вице-председателем Сибирского торгового банка. Он женился на Нине Сергеевне в девичестве Ляпидевской (1868 - ?) - сестре-близняшке моей бабушки. У них было пять дочерей – Наталья, Нина, Галина, Ирина и Вера и единственный сын – Александр Федорович мл. - опять полный тезка своего деда. После революции 1917 года все семейство эмигрировало во Францию, затем некоторые из них перебрались в США.

Младший сын Александра Федоровича, наш дед, Владимир Александрович (1868-1911) поступил в Императорскую Академию художеств в Петербурге, которую окончил с двумя серебряными медалями – как архитектор и как художник-акварелист. В студенческие годы его пригласили в качестве домашнего учителя живописи к Софье Ляпидевской, моей бабушке. Она вместе с сестрой Ниной жила в СПб у своего дяди – Николая Яковлевича Ляпидевского – Митрополита Московского и Коломенского Сергия (9.05.1820 – 24.02.1898), который был одним из иерархов Русской православной церкви и членом Святого Синода.

Александр Федорович Липский по долгу службы часто бывал в Синоде и, возможно, был знаком со своим однолеткой Митрополитом Сергием. Для развития художественных навыков своих племянниц митрополит пригласил студента Императорской академии искусств Владимира Александровича Липского – младшего сына Александра Федоровича. Так или иначе с этого события и произошло тесное переплетение родов Липских и Ляпидевских, многолетние занятия сблизили семьи: средний сын Александра Федоровича – Федор Александрович женился на Нине Сергеевне. Владимир Александрович считал себя недостаточно солидным, отрастил бороду и усы. С Софьей Сергеевной они смогли пожениться только после окончания Владимиром Академии художеств. Поскольку их родные брат и сестра были уже в браке, церковь не давала согласие на венчание – брак Владимира и Софьи считался родственным, им пришлось венчаться без всякой помпы в Финляндии, вероятно, в Хельсинки в Успенском соборе.

Младшей дочерью Александра Федоровича и Анны Александровны была Анна Александровна младшая (1877-1960), которую в детстве в семье называли Галина. Анна вышла замуж за графа Константина Николаевича де Рошфора (1875-1961), архитектора, друга и компаньона моего деда – Владимира Александровича. Де Рошфоры оказались в России в результате Великой французской революции.

Первый ребенок Константина Николаевича и Анны Александровны – Натали не прожила и года, затем родились Николай, домашнее прозвище «Ника», (1902–1964), Александр, «Сандрик» (1904–1954) и Константин, «Кока» (1908–1983) – отец Clair-Noel de Chaudeney и дед Sophie de Roux, урожденной de Chaudeney. Анна и Владимир, а также их семьи до революции были очень близки, жили в квартирах одна над другой.

После революции семья де Рошфоров эмигрировала во Францию, историческая родина встретила их неласково, не было ни денег, ни работы. Помог двоюродный брат Константина Николаевича – известный в то время физик-экспериментатор 6-й герцог де Брольи – Морис (1875 –1960), старший брат одного из основоположников квантовой теории, нобелевского лауреата (1929) Луи де Бройля. По признанию самого Луи его старший брат был более талантлив и известен. Морис заказал Константину Константиновичу проект своей частной лаборатории, что обеспечило семью де Рошфоров средствами к существованию.

Во время Второй мировой войны Константин Николаевич и Анна Александровна были интернированы в концентрационный лагерь как бывшие русские, что случилось с большинством эмигрантов из России. После войны жизнь более или менее наладилась, у Константина Николаевича и Анны Александровны родилось во Франции двое внуков и шесть внучек.

Второй составной частью клана был род Ляпидевских. Предки по этой линии подробно прослеживается с восемнадцатого века, когда возникли устойчивые фамилии, и они стали передаваться потомкам. До этого в качестве фамилии использовалось отчество, и проследить родственные связи крайне затруднительно.

Жили Ляпидевские в Туле, подавляющее большинство из них было священнослужителями – священниками, протоиереями, дьяками. Первыми носителями фамилии были Емельян (сын) Ильин (1740 – 1818) при возведении в сан получивший фамилию Ляпидиевский, его сын – Стефан (сын) Емельянов (1773 – 1816) уже обладал устойчивой фамилией Ляпидевский. Стефан (Степан) Емельянович Ляпидевский был женат на Авдотье Андреевне (1782 - ?), которая родила ему по меньшей мере четверых детей. Стефан Емельянович и Авдотья Андреевна – наши общие предки с родом Пажитновых, живущих ныне в Москве и общие родственники всех известных Ляпидевских.

Старшая дочь Стефана Емельяновича и Авдотьи Андреевны – Анна Степановна Ляпидевская (1803 - ?) вышла замуж за Якова Романовича Каракадиновского, протоиерея одного из тульских храмов.

Их сын Николай Яковлевич Каракадиновский (9.05.1820 – 24.02.1898) пошел по стопам предков и сделался один из столпов Русской православной церкви – митрополитом Московским и Коломенским Сергием.

При поступлении в Тульскую духовную семинарию Николай Яковлевич принял фамилию матери – Ляпидевский. Дальнейшая его жизнь была тесно связана с Москвой и служением памяти величайшего подвижника земли русской – преподобного Сергия Радонежского.

После окончания Московской духовной академии в двадцать четыре года он был пострижен в монашество под именем Сергий. Он получил степени бакалавра, а затем магистра за диссертацию «О поминовении усопших», исполнял должности инспектора, экстраординарного профессора, а затем и ректора Московской духовной академии (МДА) в Сергиевом Посаде, которая за свою трехсотлетнюю историю стала крупнейшим центром богословского образования в Русской Православной Церкви.

Ректором МДА он был недолго, в следующем году его назначили настоятелем Высокопетровского монастыря на Петровке, а затем – настоятелем Заиконоспасского монастыря на Никольской улице в Москве.

С 1861 года он «хиротонисан во епископа Курского и Белгородского», затем стал архиепископом Казанским и Свияжским и архиепископом Кишиневским. В 1883 году он – почетный член Казанской духовной академии и МДА, архиепископ Херсонский и Одесский.

В 1889 года он награжден бриллиантовым крестом для ношения на клобуке.

В 1893 году - он избирается членом священного Синода, становится митрополитом Московским и Коломенским, а также священно-архимандритом Свято-Троицкой Лавры.

14 мая 1896 года митрополит Сергий принял участие в миропомазании и венчании на царство Николая Второго. Он встретил Императорскую чету на паперти Успенского Собора в Кремле и благословил их, момент этот цитировался в многочисленных публикациях.

Вероятно, он отпевал и Императора Александра Третьего.

За участие в коронации вместе с митрополитом Петербургским и Ладожским Палладием и владыкой Киевским митрополит Сергий был награжден бриллиантовым крестом для ношения на митре.

Митрополией он управлял пять лет. Он – автор более тридцати научных трудов по различным аспектам богословия, освятил более сотни храмов, на его личные средства был построен Храм преподобного Сергия Радонежского при въезде в Тулу.

Скончался 11 февраля 1898 года в С.-Петербурге «от сердечной болезни». После отпевания в Петербурге траурный поезд прибыл в Москву, где 14 февраля было совершено отпевание в Чудовом монастыре в Кремле, потом церемония повторилась на Ярославском вокзале и в Свято-Сергиевой Лавре, погребен в склепе Успенского собора Лавры рядом с надгробием митрополита Леонтия.

Память о митрополите Сергии до сих пор жива и в Туле, и в Лавре. С приходом к власти большевиков Лавра была разорена, мощи Сергия были вытащены и выставлены напоказ для антирелигиозной пропаганды. К счастью прах митрополита не был потревожен.

Биографы отмечали высокие духовные качества митрополита Сергия, его аскетизм, строгость в вере, отсутствие желания как-либо продвинуть своих родственников.

В память о митрополите, был назван Сергеем второй мой дядя, родившийся в год смерти митрополита, вообще преподобный Сергий Радонежский считался покровителем нашей семьи.

Внучка Анны Стефановны вышла замуж за Евгения Николаевича Пажитнова (1856 – 1912), что положило начало новой веточке на генеалогическом дереве Ляпидевских.

Одним из детей Стефана Емельяновича и Авдотьи Андреевны был также Павел Стефанович Ляпидевский (1809 – 1891), тульский протоиерей, мой прапрадед. В 1835 году он, будучи магистром и профессором Вифанской Духовной семинарии, добился хороших результатов в своей школе: Великая Княгиня и ее супруг Наследный Принц Винтембергский во время посещения школы были поражены знаниями и свободными ответами юных воспитанниц. Великая княгиня повторила похвалы в адрес Павла Стефановича Императору Николаю Павловичу в присутствии митрополита Московского и Коломенского Филарета, при этом Император просил каким-то образом наградить Павла Стефановича. По царскому слову Высокопреосвященный Филарет, минуя Синод, перевел Павла Стефановича в Москву и рукоположил его в сан священника «к Воскресенской в Кадашах церкви», в которой Павел Стефанович прослужил два года.

По-видимому, это был тот счастливый случай, промысел Божий, который сыграл важную роль в жизни потомков Павла Стефановича. В дальнейшем его сын Сергей Павлович был приглашен законоучителем и духовником в семейство Великого князя Михаила Николаевича, его внучка Софья Сергеевна была в дружеских отношениях с детьми Великого князя, а ее муж Владимир Александрович Липский и родственники Константин Николаевич и Николай Иванович де Рошфоры, архитекторы, получали заказы. Владимир Александрович, в частности, построил гараж для императорского Двора в Царском Селе, Н.И.де Рошфор построил Беловежский императорский дворец, принимал участие в перестройке дворца для великого князя Александра Михайловича и Великой княжны Ксении Александровны (набережная реки Мойки, 106), построил Пальмовую оранжерею Ботанического сада (ныне ул. Проф. Попова, 2), химическую лабораторию Горного института (21-я линия В. О., 4).

По воле того же приснопамятного святителя Павел Стефанович был перемещен затем в настоятели Храма Иконы Божьей Матери «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке. Это произошло 27 ноября 1837 года, в празднование в честь иконы Знамения Пресвятой Богородицы в Великом Новгороде. В глазах Павла Стефановича такое назначение объяснялось распоряжением «невидимой десницы промысла Божия», поэтому он решил всю оставшуюся жизнь посвятить служению в Скорбищенском храме, в котором сохранялась драгоценная святыня – чудотворная Икона Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». С тех пор 27 ноября стало семейным праздником в доме Павла Стефановича, на который в его дом приносилась чудотворная икона Богоматери для совершения молебна. Скорбищенский приход считался бедным – «всего 12 дворов, душ мужского пола – 81, а женского пола – 157», при своих заслугах Павел Стефанович мог бы претендовать на более выгодное место, но он оставался верен Храму всю жизнь.

В 1987 году приходом и подчиненными священнослужителями торжественно отмечалось пятидесятилетие служения Павла Стефановича в Скорбищенском Храме и тридцатилетие нахождения его в должности «благочинного» для надзора за ближайшими приходами. В юбилейном праздновании принял участие митрополит Дмитровский Мисаил, а также 28 священников и причтов подведомственных храмов, прислуживал также сын Павла Стефановича – протоиерей Сергей Павлович, настоятель Храма Казанской Иконы Богоматери у Калужских ворот, и настоятель Покровского храма на Красной площади. Казанский храм был построен во второй половине XVII века, на его месте сейчас находится МВД, рядом – часовня.

В честь пятидесятилетия служения Павлу Стефановичу были преподнесены две иконы – Знамения и Пресвятой Богоматери в серебряных окладах, «серебряный поднос и золоченая шкатулка с ценным денежным подарком», серебряный сервиз и другие подарки, из которых ничего не сохранилось.

У Павла Стефановича и его жены Софьи Ивановны было восемь детей, некоторые из которых умерли во младенчестве.

Младший сын моего прапрадеда Павла Стефановича Ляпидевского – Николай Павлович (1842 – 1885), родился в Москве, учился в Московской духовной семинарии, также стал протоиереем. После семинарии, он поступил на Юридический факультет Московского университета, который окончил в 1866 г. со званием кандидата прав, а затем получил в 1875 г. степень магистра гражданского права, читал лекции студентам в МГУ. Мой дедушка по отцу Николай Исаакович Достовалов чуть-чуть не застал его на Юридическом факультете. Умер Николай Павлович рано – в 1885 году.

Николай Павлович, относится к поколению моих прадедов. Он, вероятно, первый, кто учился в Московском университете, так что можно считать, что наша семья связана с МГУ, включая внука моего брата – Бориса, уже шесть поколений начиная с 1860 года.

В Скорбищенском Храме служили настоятелями сын Павла Стефановича – протоиерей Сергей Павлович (мой прадед) и его внук Семен (Симеон) Сергеевич. Общее служение Ляпидевских продолжалось непрерывно более восьмидесяти лет вплоть до закрытия Храма в 1918 году и ареста Семена Сергеевича – Сени, как его звали домашние.

Сергей Павлович (1837 – 1901) до службы в Храме был приглашен в дом Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича (1832 – 1909) в качестве законоучителя для его детей и для проведения служб. Возможно, он также являлся духовником, семейства Великого князя и Императора, при посещении им театра военных действий на Кавказе.

Великий князь Михаил Николаевич был четвёртым сыном императора Николая I; его должности: генерал-фельдмаршал, генерал-фельдцейхмейстер, с 1862 года – наместник и командующий кавказской армией, с 1864 года – главнокомандующий войскам на Кавказе во время Русско-Турецкой войны, Председатель Государственного совета (1881—1905) и глава Дома Романовых. Два моих деда по линии папы Валентин Исаакиевич и Михаил Исаакиевич также участвовали в этих кампаниях и, будучи полковниками Генштаба, наверняка были представлены Великому князю.

Все дети Сергея Павловича и его жены Веры Алексеевны родились на Кавказе: Семен, Нина и Софья – в Ставрополе, а младший Константин, может быть, в Тифлисе. Всю жизнь Софья Сергеевна обожала кавказскую кухню, баранину, кавказские ароматы вошли в ее жизнь с молодых ногтей. В семейном архиве имеется фотография какого-то грузина, но узнать, кто он такой – вряд ли возможно. Сергей Павлович принимал активное участие в деятельности Великого князя, кроме церковных он получил несколько государственных наград.

Девичья фамилия Веры Алексеевны неизвестна, сохранилось несколько ее фотографий. Голубоглазая красавица Софья Сергеевна своими корнями по женской линии, по словам мамочки, уходила в седую старину, к Новгородским Рюриковичам и Псковским боярам (вероятно, Шуйским), не испорченным татарской кровью. Пращур ее, якобы, был лихим воеводой в Новгороде. Мамина тетка – «тетя Нина Серпуховская» - Нина Владимировна Ляпидевская (Протопопова) знала всю родословную Веры Алексеевны до Рюрика.

За свое успешное служение Сергей Павлович получил от Великого князя золотой наперсный крест с бриллиантами и изумрудами, он был также награжден военным орденом за личные заслуги - Георгиевским крестом, однако детали его участия в военной кампании неизвестны.

Круг общения на Кавказе, по-видимому, был достаточно узок. Дочери Сергея Павловича – Софья и Нина (г.р. 1868) были близки по возрасту младшим сыновьям Великого князя Александру (г.р. 1866) и Сергею (г.р. 1869) и, вероятно, составляли одну компанию. Это знакомство продлилось до взрослого возраста. Бабушка Софья Сергеевна и ее муж Владимир Александрович, мой дед, приглашалась на великосветские балы, их дети Николай, Эля и Сергей участвовали в детских утренниках, а старший сын – Николай был даже назначен пажом при малом дворе Великого князя. Софья Сергеевна и Владимир Александрович, а также Анна Александровна и Константин Николаевич де Рошфор участвовали в знаменитом Императорском Бале в костюмах времен Алексея Михайловича, который состоялся 11 и 13 февраля 1903 года в Зимнем дворце. В архиве имеется также фотография Софьи Сергеевны в «костюме маркизы».

По возвращении с Кавказа Сергей Павлович стал настоятелем церкви в Кадашах, а после смерти своего отца – настоятелем Скорбищенского храма. Он принимал активное участие в общецерковной деятельности, издавал журнал «Кормчий».

После смерти Сергея Павловича 2 декабря 1901 года по резолюции Митрополита Московского Высокопреосвященного Владимира с 1 января 1902 года настоятелем храма иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих утешение» был назначен мамин дядя – Семен Сергеевич, служивший до этого в качестве протоиерея в Космодамианской церкви у Малого Каменного моста. Он прослужил в этом качестве вплоть до осени 1918 года, когда храм был закрыт, а Семен Сергеевич – арестован. Этот прискорбный факт от нас скрывали – говорили, что Сеня умер от «испанки».

В 2011 году нам с Наташей удалось найти в Государственном Архиве РФ некоторые документы о первом аресте Семена Сергеевича:

Семен Сергеевич попал в кампанию, затеянную Московской Чрезвычайной Комиссией, по таким же делам «содержались под стражей следующие лица: епископ Никандр, священник Фрязинов, архиепископ Варнава, священники Веселовский, Верховский, Городецкий, Соловьев, Цветков, Недумов, Баранов, архиепископ Макарий и диакон Раду<нрзб>».

Дальнейшая судьба Семена Сергеевича была нелегка и прослеживается с трудом. В 1919 или 1920 году его все же выпустили, он служил в деревне под Рузой в деревне Комлево. Однако вскоре после денежной реформы 1922-24 г.г. его вновь репрессировали, о чем с возмущением писала Софья Сергеевна своей маме Вере Алексеевне: «Что у Сени? Это меня прямо раздражает такие жестокости. Катин Лева только что вышел из «больницы», и теперь ему тоже грозит выселение, как служителю культа», - Сеню или выслали, или вновь посадили в «больницу». По данным общества «Мемориал» Сеню в очередной раз посадили в 1938 году, где он или был расстрелян, или погиб от невыносимых условий (8).

У протоиерея Симеона Сергеевича Ляпидевсого и его жены Надежды Михайловны было пятеро детей: Евгений, Сергей, Татьяна, Екатерина и Вера. В детстве я видел Сергея Семеновича Ляпидевского (1903 - 1975), он стал выдающимся русским учёным в области логопедии. Созданный им учебник для ВУЗов «Невропатология. Естественнонаучные основы специальной педагогики» до сих пор активно используется студентами. Его дочь Наталья Сергеевна работала в МГУ, а внук – Дмитрий Маслов окончил Физфак МГУ и в настоящее время читает курс теоретической физики в университете Майами.

Судьба остальных детей Семена Сергеевича неизвестна.

Нина Сергеевна Ляпидевская вышла замуж за Феодора Александровича Липского, о чем было сказано выше.

Младший сын Константин Сергеевич Ляпидевский женился на Нине Владимировне урожденной Протопоповой (1882 – 1967), сестре Сергея Владимировича Протопопова (1893 – 1951), композитора и музыкального деятеля, продолжателя идей великого А.Н. Скрябина.

Есть фотографии Константина Сергеевича в форме студента неизвестного училища, его свадьбы. У Константина Сергеевича было трое детей: старшая Кира, затем Лев и Наташа. Кира вышла замуж за Юрия Александровича Липского, о чем также была речь выше. Лева умер от саркомы, не женившись и не оставив детей.

Потомки Константина Сергеевича Ляпидевского жили в старинном, если не сказать древнем доме (просто памятник архитектуры!), на Серпуховской площади в глубине квартала за кинотеатром «Буревестник. Это были настоящие палаты: большие комнаты с низкими потолками, пол из широченных досок, слегка покосившийся, небольшие окна в толстенных стенах, огромные сени, совершенно темные, также темно было и на лестнице, чтобы не сломать ноги взрослые освещали ее спичками. Из мебели я помню огромный первоклассный концертный рояль, стоявший посредине комнаты, его использовали, как кухонный стол для раскатки теста, под ним играли дети, огромные сундуки, кованные железом, в них могло спрятаться несколько мальчиков таких, как я, и швейную ножную машинку.

В детстве в этом доме я побывал несколько раз. При первом же посещении «Тетя Нина тут же сунула мне книгу с картинками о гончарном искусстве. В этом доме я виделся с Сергеем Семеновичем, в детстве у меня были проблемы со звуками «р» и «л», в нем же меня прослушивал Сергей Владимирович Протопопов, он нашел, что слух и чувство ритма есть, и я должен учиться на виолончели, как «дядя Коля» (Николай Владимирович Липский). Мне приобрели «четвертушку», но я сильно заболел корью или дифтеритом и использовал смычок, как лук, а виолончель как щипковый инструмент, подбирая мелодии. Виолончель на этом кончилась. Меня возили к «тете Нине» шить пальто, оно было из великолепного черного сукна, гладкого с небольшим глянцем, пуговицы были огромные круглые, подозреваю, что в ход пошло старинное архиерейское пальто.

Младшей дочерью Нины Владимировны Ляпидевской была троюродная сестра моей мамочки – Наталья Константиновна, она вышла замуж за военного хирурга Олега Борисовича Бутенко (1915 – 1955), погибшего от заражения крови во время операции. Наталья Константиновна и Олег Борисович участвовали в войне, закончив ее в Вене, где у них родился старший сын Владимир Олегович Бутенко (1944 – 1991). Младший Сергей (1947 – 1998) родился уже в Москве. Володя и Сережа были названы в честь нас с братом.

После гибели Олега Борисовича его братья из Киева клялись, что «не оставят», что «как родные и как собственные», но тетя Наташа осталась с детьми одна. Дети были неухожены, они часто приезжали к нам в детстве, были запущенные, совершенно грязные и голодные, руки в цыпках, мы их отмывали и кормили, а мамочка очень сердилась на тетю Наташу и, как старшая сестра, бранила ее. В начале 60-х тетя Наташа умерла. Меня послали на похороны, как представителя, и увиденное мною было необыкновенно в то атеистическое время: посредине комнаты стоял гроб, горели свечи, а весь обряд выполняла Мария Веньяминовна Юдина, великая русская пианистка, на концертах которой я не раз бывал в Большом зале Консерватории. Она и мазала чем-то, и наклеивала что-то, читала и молилась. К концу жизни по ее воспоминаниям Мария Веньяминовна была очень набожна. Были еще профессор из консерватории и дети: Володя и Сережа. В заключение профессор сыграл что-то простое из Чайковского, а Мария Веньяминовна сыграла что-то трудное и сложное для восприятия, как мне казалось, из Брамса.

Каким образом Юдина активно участвовала в похоронных обрядах, мне было совершенно непонятно до самого последнего времени, когда появились ее воспоминания. Оказалось, что Сергей Владимирович Протопопов и его учитель – профессор Болеслав Леопольдович Яворский были с Марией Веньяминовной в дружеских отношениях, являлись единомышленниками, а Нина Владимировна Ляпидевская была постоянной участницей вечеров Марии Веньяминовны в музее-квартире А.Н. Скрябина.

Серёжа Бутенко вырос в очень симпатичного и весёлого кудрявого блондина гусарского вида и благородных манер, похожего на своего деда Константина Сергеевича Ляпидевского.

У Сергея Бутенко и его жены - Валентины Викторовны (г.р. 1945), урожденной Рычковой, родились дочь – Светлана Атман (1968) и затем рано ушедший сын Алексей (1971-2004). Дочь Светланы –.Оливия-Вероника Тессари (г.р. 1986) живет в Италии. В раннем детстве Светлану и Алексея крестил в Елоховском Соборе Москвы будущий российский Патриарх Алексий.

Светлана быстро превратилась в эффектную энергичную женщину, занимающуюся буквально всем: и музыкой, и искусством, и психологией, и йогой. Вот, что она вспоминает о своем отце и брате:

Но вернемся к детям Александра Федоровича и Анны Александровны – моему деду Владимиру Александровичу и бабушке Софье Сергеевне. У Владимира Александровича и Софьи Сергеевны было пятеро детей: Николай (16.05.1897-1956), Сергей (19.10.1898-1918), Елена (1900-1930) и две близняшки – Ксана (11.04.1911-2003) и Нина (11.04.1911-1978), моя мама.

Деятельность Владимира Александровича была успешной. Он был известным петербургским архитектором, одним из основоположников русского модерна, построил более пятидесяти домов, некоторые из которых сохранились до наших дней. Работы В.А.Липского вошли в справочники и энциклопедии. Лучше остальных сохранился «Торговый дом С. Эсдерс и К. Схейфальс», расположенный на углу Гороховой улицы и набережной реки Мойки, 73/15 у Красного моста. Для осуществления своих проектов В.А.Липский совместно с компаньоном Шестовым купил под Питером в Усть-Тосно кирпичный завод, производивший более миллиона кирпичей в год, и там же построил еще один. Кирпичи с маркой «Ш и Л» до сих пор можно найти в СПб. Теперь – это район «Балканы» в Колпино, в этом местечке находилось имение Владимира Александровича, которое называлось «Липские дачи».

Рабочие на заводах, как полагается, пили. Следуя заветам Иоанна Крондштатского, Владимир Александрович для борьбы с пьянством организовал в этом месте «Ивановский Дом трудолюбия», в котором безнадежный алкоголиков пытались вернуть к нормальной жизни. Во время войны здесь шли жестокие кровопролитные бои с целью прорыва блокады Ленинграда, участок неоднократно переходил от немцев к советской армии, здесь погибло более 50000 солдат, от имения и заводов не осталось ничего.

Софья Сергеевна имела в собственности несколько доходных домов, построенных дедушкой, у тети Ксаны а домашнем архиве сохранились документы, подтверждающие права собственности бабушки на недвижимость в Питере.

Владимир Александрович активно участвовал в многих благотворительных обществах, был председателем комиссий, в частности, комиссии по постройке моста Петра Великого. За эту работу он получил еще одно имение «Кузовни» в районе Луги на берегу реки около ныне существующей деревни Изори. Фотографии о жизни семьи в Тосно и Кузовнях есть на сайте.

Семья жила в бельэтаже недалеко от Невского проспекта в «особняке В.А.Липского» на Коломенской 22, дом сильно перестроен и поглощен современным зданием. Там же жили Рошфоры этажом выше (это описано в записках моей мамочки). Дедушка умер от «разрыва сердца» в возрасте 41 года, так и не осуществив большинства своих планов. У Николая, как у старшего сына, был свой кабинет, увешанный картинами отца. Для Нины и Ксаны была приглашена гувернантка – француженка Жанна (Jeanne), с которой у Николая завязался роман. Сведений о семье Жанны нет. Николай увлекался фотографией, и Жанна служила ему неизменной и терпеливой моделью: в те времена выдержка составляла 20 – 30 секунд.

В 1917 году Николай и Jeanne покинули Россию, а второй сын Владимира Александровича и Софьи Сергеевны – Сергей ушел в Добровольческую армию, где и погиб в 1918 году.

Прожив так немного, Сережа оставил глубокий след в памяти людей, знавших его, он, по словам мамочки и тети Ксаны, был удивительно светлым человеком, от которого много чего ждали. Сохранилось несколько писем к дяде Сереже от разных людей, в основном от Сергея Владимировича Протопопова, который призывает дядю Сережу в год окончания учебы (в гимназии) достойно выбрать свой дальнейший путь. С тем же призывом обращается к нему неизвестный мне Владимир Маршак и опять же из Тулы:

Содержание письма не вполне понятно, о каком смирении идет речь? До Белого движения было еще далеко.

Дядя Сережа писал стихи, Сергей Протопопов в ряду своих сочинений написал несколько романсов на слова А.С. Пушкина, М.В. Лермонтова и Сергея Липского!. Вот три стихотворения Сергея Липского, положенные на музыку Сергеем Протопоповым в 1928 г., ноты сохранились.

Красавица, умница и «круглая отличница» Эля (Елена) после Революции вместе с другом семьи Николаем Константиновичем Любарским поступила в Педагогический институт (ныне Российский государственный педагогический университет имени А.И.Герцена), после окончания стала школьной учительницей. В институте Эля вышла замуж за Николая Константиновича, в 1925 году у них родился сын Андрей. В 1930 году Эля умерла от рака, а ее муж женился на Майе – дочери Александра Александровича Липского.

В восемнадцать лет Андрей был призван в Красную армию и вскоре был убит немцами в 1944 г под Псковом. В 2010 году мы нашли его могилу в деревне Моглино, находящейся в двадцати километрах от Пскова на трассе Псков - Рига.

Следы старшего сына – Николая Владимировича и Jeanne после их отъезда в Европу теряются. Было известно, что в 1920 году под Лондоном в санатории у них родилась дочь – Renee. Далее Николай уже без Jeanne оказался в Нью-Йорке, где ему удалось внедрить на сцене свои изобретения «De Lipsky Transformations», которые, как я понимаю, заключались в том, что при освещении сцены красным светом предметы, окрашенные красным, не видны, а видны зеленые и синие. Выбирая другой свет, можно удалить предметы данного цвета и выделить другие – контрастные. Он организовал свою собственную компанию, получил хорошую прессу, писал Софье Сергеевне и Эле радужные письма о своих успехах. По публикациям, полученным мною из США от друзей, известно, что Николай некоторое время работал в труппе знаменитой балерины Анны Павловой. Из писем Софье Сергеевне в Россию известно, что в 1923 году Николай встретил свою дочь Renee, в одиночестве пересекшую океан на пароходе без мамы. Судьба Жанны неизвестна. В конце двадцатых Николай написал несколько писем Софье Сергеевне с целью пригласить ее к себе в Калифорнию, но из этого ничего не вышло, с детьми – Элей, Ксаной и Ниной Софью Сергеевну власти не выпускали.

В 2009 году наши французские родственники De Chaudeney’s сообщили, что Renee жива и здорова, а в 2010 году обнаружилось обширное потомство Николая Владимировича в США!

Выяснилось, что Николай, попав в США, женился на Wendell Phillips, от этого брака у него был сын Николай (1923 – 1079), у которого родились прелестные дочери Карина, Соня и Татьяна. К сожалению, Wendell Phillips вскоре умерла при операции, а Татьяна рано ушла из жизни.

Николай Владимирович, будучи в США, женился в третий раз на Margaret Annette Dozier, у них было шестеро детей: Nick (родившийся в 1940 г.), полное Nicolai Vladimir, жена Jane, Alex – Igor Alexis, Nina Elena (умершая в 2012 г.), “Sana” или “Suzie” – Xenia Svetlana, и еще двое.

В 2009 – 2010 годах нашлись новые родственники по линии Ляпидевских – Евгений Евгеньевич Пажитнов и Дмитрий Маслов. Евгений Евгеньевич – потомок Анны Стефановны Ляпидевской, а Дмитрий Маслов – правнук протоиерея Семена Сергеевича Ляпидевского – брата Софии Сергеевны.

Евгений Евгеньевич – краевед, музейный работник, специалист по творчеству и биографии писателя Михаила Булгакова, Дмитрий Маслов – также как и некоторые члены нашей семьи окончил Физфак МГУ и в настоящее время преподает теоретическую физику в университете Майами, США.

Благодаря усилиям Евгения Евгеньевича удалось восстановить много имен из древа Ляпидевских, но какие-либо жизненные подробности большинства родственников утеряны.

В 2006 году мы с Наташей проехались, наконец, по родимым местам, нашли Кузовни (lat = 58,7702N, lon = 30,0019E) в километре от Изорей, пользуясь письмом друга детства мамочки – Нечаева. В Кузовнях ничего не осталось кроме дорог, «мощенных чудаком-барином», нескольких старых берез на подъездной аллее и большого дуба над Лугой. После Революции перед войной там помещался дом отдыха «бумажников», а во время войны – санаторий Люфтваффе. После войны в Кузовнях был устроен пионерлагерь «Маяк» какого-то заведения, связанного с навигацией. Дома уже не было, на его месте построили столовую, а вся территория занята летними домами для юных ленинцев, никто и не знает названия «Кузовни», полянки и берег заросли мелколесьем, прежний вид и открытый спуск к реке лишь угадывается. В окрестностях – молодой бор со сплошным ковром разноцветного мха и островками вереска, редкие местные дачники ездят на джипах в лес собирать грибы.

Из Кузовней мы двинулись на юг по Киевскому тракту в Белоруссию, в отличие от загаженных и разбитых дорог России там чисто, весь мусор убирается, «постсоциализм». В Горках, в сорока километрах от Могилева, – гигантское учебное заведение – Белорусская сельскохозяйственная академия, курируемая Президентом Лукашенко, старых корпусов мало. Студент Советов, который опекал Александра Федоровича Липского в Горы-Горецком институте, стоит по грудь в бронзе перед Главным корпусом. У границы с Украиной течет речка Липа, на которой и было когда-то имение Кузьмы Липы – он жил в этих местах.

На Украине практически ничего не осталось.

В Новгороде-Северском – вновь отстроенный монастырь на деньги Кучмы, бывшего Президента Украины. Там есть музей без каких-либо фондов. Чудотворная икона Божьей Матери, о которой вспоминает Александр Федорович, из Дубовичей перенесена в Кролевец, имения Кочубея нет, остались только старые дубы, да два деревянных флигеля, в которых размещается местная неработающая больница. Остался большой пруд, под которым из имения бел подземный ход, местные ребятишки якобы находили там скелеты.

В Ромашково вообще ничего не осталось кроме названия. Село представляет собой жалкое зрелище: грязь, заброшенность. Речка заросла, кладбище срыто, барских усадеб и дома священника нет, на месте старой церкви Покрова стоит маленькая, убогая, выкрашенная масляной краской в голубой казенный цвет, церквушка, неизвестно когда открытая, молодой священник живет в Середине-Буде. На местах старых церквей в лучшем случае лежат поминальные камни с досками, старые погосты уничтожены, местные священники ничего не знают о своих предшественниках, так повсюду.

В Чернигове в историческом центре осталось три собора (один действующий) и два дома – Краеведческий музей и Архив, да группа энтузиастов – музейных работников, собирающих из ничего прошлое.

В здании Коллегиума – Черниговской семинарии – бедненький музей, а перед музеем – площадка для свадебных фотографий с томными невестами и бугаями-женихами с недобрым взглядом таможенника.

Был воскресный день, середина октября, светило солнце, было по-летнему тепло. В действующем соборе проходило венчание, несколько пар ждали своей очереди. Солнечный свет голубыми столбами падал из окон, пел хор с чудесными, чистыми, свежими, молодыми голосами «Аллилуйя!», служка щелкал молодых со всех сторон цифровой мыльницей, прогресс.