ЗА ДЕСЯТЬ месяцев моего отсутствия благодаря усилиям Веры Алексеевны Валентина получила на Рублевском шоссе однокомнатную квартиру со скромной кухней и миниатюрной совмещенной сидячей ванной. Соседями по кооперативной девятиэтажке были очень милые люди, к ним мы ходили в гости без всякого повода или по какой-либо нужде. Можно было занять денег, сахару или масла, можно было даже вмести поужинать. Ниже этажом жила молодая пара - Игорь и Юлия Степановы. Игорь был аспирантом в МИИТ, занимался устойчивостью мостов, страшно ругал с профессиональной точки зрения все новые московские постройки, за которые руководство страны щедро раздавало государственные награды и премии. Игорь был высокий, здоровый, очень добрый и терпеливый, занимался волейболом, делал дома все: мыл посуду, стирал, убирал, ходил за продуктами, а Юлия считала себя больной, уставала на работе и предпочитала проводить свободное время горизонтально. Мы часто отправлялись большой компанией на склоны Крылатского, там не было ни домов, ни олимпийских объектов - только перелески, овраги и склоны с которых зимой можно было хорошо кататься. Из свадебных подарков у нас остался фигурный полированный алюминиевый поднос, который я использовал в качестве средства для скоростного спуска, горные лыжи тогда еще не вошли в моду и были слишком дороги для нашего бюджета, а тарелки для спуска тогда еще не продавались. Кататься на подносе было прекрасно: падать не страшно, а удовольствий - масса, снег фонтанами вырывался из-под каблуков, в конце горы снег настолько залеплял все, что уже ничего не было видно, нужно было как в старинных комедиях осторожно сгрести снег с глаз и щек, чтобы как-то прозреть. От снежного бурана щеки горели, было приятно и влажно. Приноровившись, можно было даже немного управлять своим движением. Недовольны были только окружающие горнолыжники, так как я им "портил склон" и счищал зазевавшихся, но "горноподносники" тоже имеют право на существование!

В марте стало ясно, что у нас с Валентиной ожидается ребенок, а я все еще сидел без работы, все нервничали. У Валентины иногда бывали приступы тошноты, она мужественно ездила в городском транспорте в толкучке на работу через всю Москву в Лефортово. Когда фигура Валентины уже округлилась, она принимала участие, как прима, вернее как "паровоз", в мелких жульничествах. Когда нужно было достать билет для ее подруги Веры, уезжающей в Крым со своим будущим мужем, Валентина, сидя у дежурной Курского вокзала, тужилась и изображала (школа Марка Захарова): ее светлая чистая кожа покрывалась красными пятнами, приступы тошноты были очевидны. Перепуганная дежурная выписывала самые лучшие билеты, лишь бы дамочка не разродилась у нее в кабинете. Паспорта в то время для приобретения билетов не требовались.

К середине лета через знакомую мамочки мне удалось устроиться на работу в ГАИШ (1) на очень низкую ставку - старшим техником в отдел радиоастрономии с окладом 88 рублей. Утешало лишь то, что исторически астрономам всегда платили очень мало, как в лучших музеях, там работали лишь энтузиасты, которые и сами бы доплачивали за право работать. Борис Александрович Воронцов-Вельяминов, профессор, заведующий отделом переменных звезд и туманностей, автор школьного учебника по астрономии, дальний родственник А.С. Пушкина, дворянин, рассказывал, что в конце 20-х годов, когда был страшный голод, днем он и его сотрудники работали где-нибудь ради денег и еды, а вечером собирались в ГАИШ из любви к астрономии. Скромнейшую ставку м.н.с. (2) можно было получить только после защиты, астрономы были тощие, с безумными глазами, синие не только из-за цвета чулок.

ГАИШ был лучшей и самой интересной моей работой на первую треть жизни.

В назначенный день я поднимался по скрипучей дубовой лестнице на второй этаж и, подходя к двери, услышал жуткий гвалт за дверью, войдя, я с немалым удивлением увидел раскрасневшуюся, с блестящими глазами Татьяну Лозинскую, все ржали, как лошади. Татьяна не удивилась, она считала, что я зашел к ней, а я пришел работать! Через несколько лет в наш отдел пришел и Коля Парфентьев, собрались вместе все, сидевшие в одной ванночке!

День был знаменательный. Коля Кардашов, молодой доктор (3), будущий академик, интерпретировал недавно открытые квазары как внеземные цивилизации на высокой ступени развития, это дошло до прессы, журналисты толклись в отделе, писали на магнитофоны интервью у экспертов по внеземному разуму - Славика Слыша и Левы Гиндилиса. Приятно, когда тебя слушают, открыв рот. Расстояния до квазаров тогда еще не были определены, впоследствии их увеличили на четыре порядка, Кардашов считал квазары близкими объектами, они могли оказаться долгожданными цивилизациями. Предсказывалось, что внеземные цивилизации могут излучать во внешнее пространство переработанную энергию с тепловым спектром.

Спектр излучения у квазаров был действительно квазитепловым, но энергии и эффективные температуры были совершенно немыслимы. Астрономическая общественность была просто шокирована интерпретацией Кардашова и дурной шумихой. Волны от этой кампании распространялись по массам в течение примерно двадцати лет, создав всплеск общественного интереса в восьмидесятых годах и повторный отклик в начале XXI века. Нашлась масса экспертов по внеземным цивилизациям и свидетелей пришельцев и летающих тарелок (4), делались хорошие деньги на человеческом невежестве.

Астрономия, существующая более четырех с половиной тысяч лет, предсказывающая в звездной мантии астрологии судьбы мира, хотя и представляла закрытую касту избранных, всегда и всюду была нелюбимой падчерицей, а советская - и подавно. В древнем Китае придворные астрономы докладывали императору обо всех событиях на небе, вели хроники, которые использовались в ХХ веке, но денег получали немного, уговаривали правителей не увеличивать зарплату, чтобы не привлекать случайных людей.

Гипнотизм звездного неба всегда привлекал. Птоломей, Гиппарх, Галилей, Кеплер, Ньютон, Кант, Гершель, Кассини - это имена! Сотни интригующих названий - "Кошачий глаз", "Конская голова", "Туманность Андромеды", "Розетка", "Мышки", все греческие герои и т.д., собственная муза Урания, вряд ли какая другая из точных наук по поэтичности может сравниться с астрономией. Какая другая наука представила столько фактов космогонического и космологического значения! Конечно, не все было гладко, астрономия развивалась только в хороших и благополучных условиях.

В пятнадцатом веке великий Улукбек, правитель Самарканда, математик (он ввел десятичные дроби и тригонометрический функции), астроном, внук Тимура, основатель династии Тимуридов, в дооптическую эру составил каталог видимых звезд северного полушария, указав их координаты с точностью до угловой минуты, закрепил арабские названия двухсот звезд. Он создал гигантский секстан с оптическим путем сорок метров, секстан был разрушен его сыном, а сам Улукбек убит.

Многие вехи, дожившие до наших дней, были, как всегда, оставлены случайно: Шарль Месье, живший в восемнадцатом веке, поначалу бедный и не получивший образования, был направлен работать к штатному парижскому астроному, через десяток лет дослужился до должности клерка, проводил практически каждую ночь, наблюдая звездное небо. Его страстью были поиски комет, ему мешали различные туманности, которые он занес в каталог - 110 объектов, каталог используется до сих пор. Под номером один, "М1", у него значилась знаменитая "Крабовидная туманность" - остаток Сверхновой, наблюдавшейся еще древними китайцами в 1054 году.

Многие астрономы гордятся тем, что они работают над одним и тем же предметом десятилетиями, это "важно для однородности результатов". Меня неприятно поразило, что многие хорошие астрономы из других отделов считали важнейшим результатом - создание каталогов или атласов. Академик А.А. Михайлов из Пулкова составил с коллективом большой атлас северного звездного неба до величины 8,25m (5), "который используется не только для научных наблюдений, но и служат в качестве пособий любителям массовых наблюдений метеоров, переменных звёзд и др.", ну и что? В наше время, атлас даже не имеет цифрового представления! Когда позже мне понадобился звездный каталог до 4,5m, мне пришлось составлять его самому, пользуясь Справочником астронома - любителя П.Г. Куликовского.

Впоследствии, калибруя наши маленькие телескопы для спутника, я шел кромешной безлунной фотометрической ночью по засыпанным белым песком дорожкам Крымской астрофизической обсерватории. Я был поражен: из башен с телескопами слышались стихи и песни. Трудно предположить, что гинекологи, проктологи или математики испытывают такую же эйфорию при виде своих предметов исследования.

До революции Россия занимала достойное место в мировой науке, строились обсерватории с крупнейшими в то время приборами. Приятно было увидеть в Норвегии памятный знак о совместной работе России и Норвегии при Николае I по измерению размеров Земли. Триангуляционным способом достаточно точно было измерено расстояние от точки в северной Норвегии до Пулковской обсерватории, а по азимутальным расстояниям выбранной звезды определялся угловое расстояние между этими точками, затем находился диаметр. Это была пионерская работа.

Великая тайна "звездного неба над нами" зачаровывает, но не всех. Папочка, гуляя как-то ночью с молодой женщиной в уединенном месте, вдохновленный величием звездного неба, отвлекся и спросил ее, не жалеет ли она, что весь этот прекрасный мир когда-нибудь исчезнет? Ей было все равно. Рассказанная папочкой история меня поразила, но не по причине всеобщей гибели, неужели он наивно думал, что молодая женщина, гуляя с мужчиной темной и теплой ночью в уединенном месте, будет заинтригована тайнами мирозданья?

Мало интересуют звезды и "элиту". Чтобы собрать деньги на новый большой телескоп, американский астроном Джон Хейл написал популярную захватывающую книжку о тайнах космоса, о том, что можно было бы увидеть и узнать с помощью хороших телескопов. Нашлись трамвайный и сталелитейный магнаты, давшие деньги и этим увековечившие себя в истории. Так были построены крупнейшие в свое время сорокадюймовый рефрактор и телескоп с зеркалом диаметром 2,5 метра в обсерватории "Маунт Вильсон". Открытия, сделанные с его помощью, просто перевернули все представления о мире и не только астрономические: Эдвард Хаббл открыл с помощью этого телескопа знаменитое "красное смещение".

До ввода в строй этого телескопа все думали, что мы живем в плоской бесконечной во времени и пространстве Вселенной, в которой материя перетекает и перетекает из одной формы в другую, подтверждая Кантовские законы о "тезисе, антитезисе и синтезе". Была обследована только самая ближайшая часть Вселенной. Считалось, что существует всего несколько галактик, подобных нашей, которые впоследствии были объединены в Местную группу, некоторые из них видны глазом - Туманность Андромеды и Магеллановы облака.

В нашей Галактике помимо звезд существует много объектов разных типов - пылевые и газовые облака, звездные скопления, остатки Сверхновых, двойные системы, шаровые скопления, пульсары. Был еще один вид туманностей эллиптического вида, который также относили к слабо изученным галактическим объектам.

Большинство великих открытий были сделаны случайно. Эдвард Хаббл, работая на новом 2,5 метровом телескопе, измерил лучевые скорости эллиптических объектов, понял, что это далекие галактики, подобные нашей, и обнаружил, что они разбегаются из единой точки с чудовищной скоростью! Это был скандал: вопреки всем материалистическим установкам начало мира было и произошло оно всего 13,7 миллиардов лет назад! Альберт Эйнштейн был против, он всю жизнь искал стационарное решение своих космологических уравнений, которого, как показал наш гонимый властями еврей А. Фридман, не было.

В сталинские времена науке сильно мешала марксистко-ленинская идеология. Профессор и бывший директор ГАИШ Б.В. Кукаркин утверждал, что советским астрономам, вооруженным ленинско-сталинской теорией, не требуются большие телескопы, "мы и так все знаем наперед". Открытое Хабблом красное смещение и разбегание галактик шокировало, объявлялось "ересью и поповщиной". В советской науке начались жуткие гонения и поиски врагов, физики отказывались публично высказываться о космологии, силах инерции, квантовой теории.

Одним из важнейших для человечества является вопрос о внеземных цивилизациях, он занимал умы многие века, а в шестидесятые годы ХХ века - во времена смертельного противостояния капитализма и социализма считалось, что установление контакта с внеземным разумом может дать решающий технологический перевес в роковой гонке.

Самым подходящим ближайшим местом для существования жизни казался Марс с "каналами" и сезонными изменениями цвета, Луна отпала еще в XVIII веке. Вообще то даже в хороший телескоп мало, что видно: нужно обладать особым боковым зрением и пылким воображением, чтобы увидеть что-нибудь, особенно каналы на Марсе, просто очень хотелось.

В течение 40 лет пулковский астроном Гавриил Тихов занимался изучением физических условий на Марсе, он полагал, что на поверхности планеты существуют участки, покрытые растительностью и подверженные сезонным изменениям. С целью поиска земных аналогов в труднодоступных и суровых районах он выполнил обширные исследования по определению отражательного спектра земных растительных сообществ. Эту пограничную между астрономией и ботаникой область он считал новым научным направлением - "астроботаникой". Многие верили, что на Марсе в той или иной форме существует жизнь, но, увы! Прилетевший к Марсу в 1964 году аппарат "Маринер-4" показал, что Марс покрыт кратерами, и жизнь там маловероятна! Появилось несколько работ на тему "Есть ли жизнь на Земле?", то есть что из артефактов можно было бы увидеть из космоса, хотя бы с другой планеты? Стоны разочарования и пепел долго носились в воздухе.

Внеземную жизнь искали всюду. По разным оценкам сорок процентов космических коптилок, подобных Солнцу, могут иметь планетарные системы, еще какой-то процент мог иметь планеты, подобные Земле, находящиеся на подходящем расстоянии от центральной звезды. Далее нужно было учесть вероятность зарождения жизни, вероятность ее развития до разумной стадии и время существования цивилизации. В определении этих вероятностей имеется чрезвычайная неопределенность, по оценкам американского радиоастронома Фрэнка Дрейка получалось, что из сотен миллиардов звезд в Галактике десятки тысяч могут иметь планеты с разумной жизнью. "И где же они?" - спросил Роберт Оппенгеймер Дрейка за завтраком.

На проблему внеземных цивилизаций был наведен пустой теоретический лоск.

Предполагалось, что на первой ступени цивилизация выходит в космос, на второй ступени - овладевает всей энергией центральной звезды (для нас - Солнца), построив экранирующую оболочку для захвата энергии, а наружу испускается излучение с тепловым спектром. На третьей ступени цивилизация расширяется на всю галактику. На заседаниях секции по внеземным цивилизациям Кардашов с горящими глазами призывал перейти к инженерным расчетам по проектированию космической платформы размером с орбиту Земли для решения энергетических и демографических проблем человечества.

Опасаясь, чтобы не опоздать, сверхдержавы начали программы по поиску внеземного разума. Шкловский написал книжку "Вселенная, жизнь, разум". Земля и Солнечная система, благодаря развитию радиосвязи и телевидения в середине ХХ века, для внеземного наблюдателя является вспыхнувшим радиоисточником, о котором может быть известно лишь самому ближайшему окружению. Подходящих стабильных и долгоживущих звезд близкого спектрального класса G5, как Солнце, у которых можно подозревать наличие планетарных систем, здесь мало - 5-6 в окрестности шестьдесят световых лет, так что о нашем существовании вряд ли кому-нибудь известно. Единственным подходящим кандидатом на расстоянии 4,5 световых года была ? Кита (G8), о которой пел Владимир Высоцкий с подачи Шкловского. В шестидесятых годах были предприняты международные программы по обзору неба с помощью гигантских радиотелескопов, но что-либо обнаружено не было не только в нашей Галактике, но и в тысяче ближайших. На всех космических аппаратах, покидающих Солнечную систему, американцы помещали золотые пластинки (6) с зашифрованными сведениями о человечестве и Солнечной системе и посланиями Президента, наивно полагая, что аппараты когда-нибудь кого-нибудь встретят. Отсутствие контактов довольно странно, это накладывает верхний предел на длительность разумной фазы в 102 - 103 лет, порядок туда, порядок сюда - в астрономии это нормально. Но неужели технологический период цивилизации составляет лишь несколько сот лет, или мы не так ищем?

Современные тенденции развития человечества внушают немного надежд на достаточную длительность фазы разумной жизни. В отделе я нашел препринт "Ренд Корпорейшн" (7) под названием "2025 год - год бессмертия человечества". Эта корпорация представляла собой группу специалистов мирового уровня, человек сорок, по всем направлениям. Их задачей было составлять обоснованные прогнозы на пятьдесят - шестьдесят лет вперед для высшего руководства страны. В нем, в частности, предсказывалось создание к концу века портативных тактических ядерных бомб малой мощности, прогноз погоды на месяц с вероятностью 80%. К 2025 году предсказывалось развитие биологии до уровня возможности бесконечного поддержания нормального состояния человеческого организма, но многого важнейшего - не было: персональных компьютеров, прорыва в генетике. Все развивается быстрее, неожиданней и по более опасным путям. В конце шестидесятых вышел замечательный английский фильм "О, счастливчик!", в котором были показаны полученные хирургическим путем гибриды человека со свиньей. Это воспринималось, как черный юмор, который нынче стал реальностью. Я совершенно убежден, что будет сделано генетическое оружие, направленное не только против определенных рас, но и против этнических групп, от чего мы при случайной утечке можем погибнуть, так что Рэнд корпорейшн ошибается, можно говорить о возможности бесконечного поддержания отдельного организма, но что он будет делать в одиночестве?

Впрочем, есть и другие способы. Наш выдающийся математик Владимир Игоревич Арнольд уверен, что грядет век невежества (8). Будучи в Америке, он обнаружил, что от 1% до 2% (в зависимости от штата) преподавателей математики могут правильно разделить 4/3 на 1/3 или сложить 1/2 с 1/3, получают 2/5! Во Франции 20% военнослужащих неграмотны и не понимают письменных приказов начальства, так что роковая случайность, из-за которой погибнет человечество, не так уж невероятна.

Рождение ребенка у нас ожидалось в начале ноября. Валентина волновалась, было решено поместить ее в Институт акушерства и гинекологии на Плющихе, куда принимали, если приехать самостоятельно. Игорь Степанов не спал ночь, был на стреме и в решающий момент не подвел, утром он мчался на своем "Москвиче" махая крыльями по Рублевке и Кутузовскому проспекту на грани нарушения, Валентина, красная от волнения, сидела на переднем сидении. Через неделю Валентину и девочку можно было забирать домой, все было хорошо. Медсестра принесла дочку в вестибюль института, положила ее на специальный стол для пеленания и ушла. Маленькое существо активно шевелилось в пеленках, било ручками и ножками и, наконец, выскочило из пеленок. Я был совершенно ошарашен, был не готов вот так сразу приступить к своим отцовским обязанностям, не знал, что делать, боялся дотронуться. "Зачем вы ее развернули?" - грозно сказала сестра, возвратившись ко мне, а я стоял с открытым ртом.

Первое время дочка спала на кресле. Ее организм работал как часы, опоздание на минуту вызывало возмущение и вопли из-за нерасторопности родителей. Коля Кабачник сыграл роль крестного отца, утвердив имя "Анна" из предложенного списка. К шести месяцам Анечка решила установить контакты с родителями: ползая по мне, она слышала низкие звуки, исходящие из моей груди, и рычала, подражая, ей нравилось лежать на большом теплом папином животе. В восемь месяцев, выпрыгнув несколько раз из своей кроватки, она получила свободу: переднюю решетку сняли, а перед кроваткой постелили толстое свернутое одеяло. Анечка превратилась в маленький танк: она ползала по квартире с жуткой скоростью по самым опасным местам, если она затихала, нужно было тут же бежать и исправлять положение - в прихожей сладострастно облизывались подошвы, в ванной поедалась пена, а в кухне можно было что-нибудь стянуть со стола или плиты. Под Новый год у нас стояла натуральная елка с массой игрушек, когда мы были с ребенком одни, она шустро с сопением уползла от меня из кухни и затихла. Я тут же бросился в комнату и вовремя! Рот ребенка был набит блестящими стеклянными игрушками! Два пальца в рот уберегли от неприятностей, хитрюля с круглыми глазами даже не пикнула - все прекрасно понимала.

Здоровые нормальные дети устойчивы к родительским выходкам. Следующим летом, в девять месяцев, белокурая красавица ездила сидя в высокой немецкой коляске на больших колесах, держась за борта и покачивая круглой головкой на длинной шее в такт неровностям. Было жарко, асфальт по дороге на улицу Гришина, где жила бабушка, был плохой с ухабами, скрытыми глубокими лужами после летнего ливня. Чтобы не тащить коляску по грязной глинистой обочине при объезде очередной лужи, я сильно толкнул ее с расчетом поймать на другом берегу. Коляска шустро покатилась, но посредине лужи попала в невидимую колдобину и перевернулась, накрыв ребенка. Бедная бабушка Вера Алексеевна потеряла дар речи, а ребенок - ничего, вымок, конечно, но посчитал, что это - веселый летний аттракцион с обливанием. Еще не умея говорить, Анечка выполняла все требования засольного этикета: ложки, вилки, необходимая посуда, все делала сама строго по правилам. Вечером как-то раз нас спасала Евгения Николаевна, родителя были заняты, Анечка привыкла ложиться по часам, засыпая под магнитофон. Она стала прикладываться, притащила бабушку к кроватке, указывая ей, как запустить музыку, и залезла поспать. Евгения Николаевна была в полной растерянности, не знала, что и делать, потом только сообразила, что у нее остановились часы.

Быстро научившись говорить, Анечка освоила новые области. Уже в возрасте чуть больше года Анечка отрабатывала свои чары на дедушке, который всегда был неравнодушен к блондинкам. Если ей что-нибудь очень хотелось, она просто подходила, не говоря ни слова, и становилась к нему затылком так, чтобы золотившиеся в лучах солнца ее кудряшки на шее и розовые ушки были хорошо видны жертве. Дальше нужно было только чуть-чуть подождать и подсекать: на вопрос тут же следовал заготовленный ответ: "Знаешь, дедушка, не мог бы ты …". Дедушка был счастлив, что может. Этот приёмчик использовался много лет, родители были неинтересны, потому что не поддавались.

В какой-то праздник мы с Анечкой и Сашка Ливеровский с сыном отправились в кафе-мороженое. Еле высовываясь из-под стола, Анечка церемонно, оттопырив розовые пальчики, поедала сласти, ловко действуя приборами и салфетками без всякой помощи. Сашка был в восхищении, "Ну и девка!" - сказал он.

"Разве я девка?" - спросил ребенок, обращаясь ко мне, не подарив и взгляда бурбону.

В пять лет мы с Анечкой бродили по Кутузовскому проспекту и зашли в художественный салон погреться. Гуляя среди многочисленных бюстов Ленина, выставленных в пустом зале, ребенок вдруг стал колотить по голове самого большого из них с воплями: "Фу, дядька плохой!". Я ужасно испугался, что Зайчик расколотит дорогой бюст. Бедная, бледная от ужаса продавщица еле упокоила малолетнюю хулиганку. Где, когда и от кого успела набраться эта профессорская внучка? Нонконформизм был у нее в крови.

Анечка была очень крепенькой и подвижной. Как-то у мамочки я сидел в клееном кресле, представлявшимся мамочке чрезвычайно ценным. Зайчик со всего размаху наскочил на меня, и кресло с треском развалилось, немая сцена! Ребенок был счастлив.

Семейная жизнь не складывалась. Валентина по ночам устраивала разборки по каким-то невнятным причинам, когда очень хотелось спать. В два годика Анечку отправили в загородный детский сад под Звенигород поправлять здоровье, что было жутким мучением для нее и для меня, цементирующее действие ребенка прекратилось. Мы ездили по выходным к ребенку, очередное расставание было просто невыносимо. Валентина после работы пропадала на вечернем Мехмате для инженеров, а я задерживался на работе: нужно было осваивать новую для меня область знаний и приходилось много чего читать. Русских источников не было, 99% статей были на английском языке, я их и читал, чтобы как-то войти в курс дела и набраться терминологии, писал многочисленные рефераты в журнал, поначалу было трудно.

Весной 1969 года после очередных соответствующих заявлений типа "Это мой дом!" я в домашних тапочках навсегда покинул квартиру Валентины, где вскоре появился другой мужчина в красной нейлоновой рубашке. Мне передали маленький узелок с вещичками, которые нельзя было использовать в хозяйстве, остальное было оставлено "как шерсти клок".

Под новый 1966 год меня отпустили на две недели в горы, Коля Кабачник с молодой женой Лидой отправился кататься в горы в Приэльбрусье. Они отправились днем раньше, мне предстояло добираться одному, я знал только конечный пункт: гостиница "Иткол" недалеко от Терскола, путевки у меня не было, надеялся на судьбу, в конце концов, буду жить у Кабачников под кроватью. Чтобы попасть на самолет, улетавший рано утром из Внуково, я ночевал у папочки. Было страшно холодно и ветрено, я был в стеганной зеленой курточке, в пять утра на темном Ленинском проспекте поймал такси, мчавшееся в аэропорт. Рейс сильно задерживали, полоса обледенела, я прилетел в Минводы только к вечеру. На площади перед аэропортом нашелся сильно потрепанный, скрипучий маленький автобус, шедший в Терскол, в салоне воняло бензином. Шофер в огромной кепке, с черными небритыми щеками, с огромными черными бровями и черным недобрым взглядом глубоко сидевших глаз особой радости не внушал. Автобус долго не заводился, шофер воздел руки к небесам, бормоча проклятья, вышел из машины и вместо ремонта пнул автобус сапогом, потом сел обратно и автобус завелся. Наконец, мы отправились, народу было немного. Пинание и обращение к небесам повторялись постоянно, особенно это впечатляло посредине железнодорожного переезда с мигающим красными огнями. Мы долго тащились по дороге, приближаясь к темнеющим горам, а затем в наступившей тьме въехали в ущелье, надсадно визжа, автобус медленно забирался куда-то вверх. Изредка возникали из темноты тускло освещенные поселки, пассажиры выходили, новых попутчиков не было. Наконец, нас осталось двое, я подумал, что просто так не сдамся, им придется повозиться, у меня был с собой поднос для катания с гор, в случае чего буду им прикрываться или садану по шее. Часа через четыре шофер буркнул: "Приэхали", я с облегчением вывалился в темноту, а автобус укатил. Было тихо и необыкновенно красиво: черное бархатное небо с близкими горящими звездами и на его фоне заснеженные горы, уходящие вверх, освещенные невидимой луной. Прикинув высоту, я вычислил скорость, которую я разовью внизу, скатываясь на подносе при коэффициенте трения 0,2, получалось многовато, но все же меньше Маха, что радовало. В полукилометре светилась гостиница - современное ячеистое четырехэтажное здание с большим спортивным комплексом и стадионом, было не холодно. Обстановка внутри гостиницы несколько обескураживала, масса спешащих куда-то молодых людей в спортивной одежде и никакой администрации: не у кого даже спросить, где Кабачники, надежда на свободные места испарилась. Я стал приискивать диванчик, чтобы устроиться, наконец, нашлась служащая, "Нет, нет! Никаких мест! Какой ужин? Какие Кабачники? Во всех номерах двухэтажные кровати! На эту ночь я, так и быть, вас устрою, но завтра с утра уезжайте обратно!". Она положила меня за хорошие деньги на раскладушке в служебной комнате, среди белья, молодой крепкий сон после долгой дороги сделал все тревоги неактуальными.

Нашедшиеся утром Кабачники тут же отпали, их поместили с еще какой-то парой в очень тесном номере, где было просто не разойтись, если все одновременно слезут с кроватей, на столовую также рассчитывать не приходилось, единственно у Кабачников можно было на время оставить вещички.

Мы пошли к подъемнику на Чегет, масса народу по тенистой дороге с лыжами на плечах в расшнурованных ботинках тащилась к горе, внизу была очередь, усатые аборигены уже раздували мангалы, жарили шашлыки и кебабы и зазывали. Солнечное утро, сверкающие снежные горы, прозрачный теплый воздух, дующий с моря через перевал Тонгуз Орун, синеватые ущелья и голубые ледники, зеленый душистый сосновый лес с фиолетовыми тенями, бурлящий нефритовый Баксан, блистающий снег, хороший завтрак из ароматной жареной баранины с лавашом и с прозрачным золотистым сухим вином - все было настолько прекрасно, что я решил остаться, до вечера еще далеко. После длительного голодания завтрак на свежем воздухе очень способствовал, я верил, что не может быть, чтобы негде было остановиться. Подъемник подхватил меня и через пару минут вынес из прохладной тенистой ложбины. Солнце сияло, теплый ветер дул с перевала, и за спиной во всем великолепии появился двуглавый Эльбрус, я чуть не вывалился из кресла.

Посредине горы в конце первого подъемника находилось отделанное деревом кафе "Ай" с большим круглым застекленным залом с видом на Баксанскую долину и на Эльбрус, с большой открытой площадкой, заставленной шезлонгами. Публика четко делилась на три категории: спортсмены, любители и "богатые". Спортсмены, в основном, члены сборной, были хорошо экипированы, имели импортные лыжи из пластика - "металлы", они постоянно гоняли вниз, на подъемник их пускали без очереди по абонементам. Любители, одетые в случайную спортивную одежду, на деревянных лыжах, галдели, как сороки, аккуратно и медленно спускались "плугом" по пологим ровным склонам, экономя на подъемнике. На самом безопасном месте внизу горы, откуда уже совершенно некуда было уехать, стояли группки начинающих с местными инструкторами. На второй день к ним присоединился и я, у меня был персональный инструктор - Лида, она ждала ребенка и не каталась. Но до того я взял лыжи напрокат, отправился на самый верх. Лихо соскочив с кресла, я ступил на склон, и меня понесло вниз по прямой. Коля, Лида и все окружающие дико заорали: "Падай, дурак, на бок!", я сгруппировался и успешно завалился, счистив по пути десяток зевак. Хорошо, что лыжи не отстегнулись, где бы я их искал потом? В назидание мне показали у подъемника небольшой алюминиевый гробик с четырьмя длинными ручками для спуска тел с горы. Первое, чему я потом научился - это кантоваться и тормозить.

В третью группу входили роскошно и стильно одетые в импортные спортивные костюмы мужчины и женщины с прекрасными лыжами, палками и очками, но они не катались! Со стаканами в руках они нежились на солнышке в шезлонгах на открытой веранде и потом спокойно спускались на подъемнике к обеду. Это были наши шпионы и разведчики, приехавшие на отдых в родную страну. С одной такой тридцатилетней парой мы впоследствии познакомились, когда они потеряли бдительность. У них были странный взгляд - смесь надрыва, безысходности и постоянного желания. Близился католический сочельник, "Xmas is coming. May I invite your wife and you to drink a little bit with us?" - спросил я мужчину. Обращение ничуть не смутило его, они согласились, но это было уже потом.

Всех посетителей в "Ай" обслуживали молодые девушки, оказалось, что они живут тут же в задней комнате, где были устроены двухэтажные нары, там то я и заночевал, строгая очень молодая директриса, долго и подробно расспрашивала меня, а потом разрешила остаться, взвалив на меня кучу обязанностей по уборке. Это был самый приятный вечер, к обеду посетители спустились в долину, а я остался. Пламенеющий закат, малиновые снежники на фоне темнеющего неба и синяя непроницаемая мгла, заполняющая Баксанскую долину, потом песни под гитару, не петь было нельзя, жесткий диктат. Утром, когда посетителей еще не было, я побрел вверх по горе. Тут и там в снег были воткнуты таблички "Осторожно! Лавиноопасно!", но это не останавливало. Солнце, теплынь, Эльбрус - все это действовало как вино, если разрыть снег, под ним были зеленые рододендроны с розовыми бутонами! Я валялся на снегу в полном восторге, не о чем не думая, солнце так пекло, что снег со свитера, не тая, испарялся. С букетом цветов я вернулся к ставшей милой директрисе, это была плата за приют.

К сожалению, на следующий день мне нашли место в гостинице в номере приезжего бармена, я вернулся в лоно цивилизации, правда не без пользы, мы получили неограниченный и постоянный доступ к качественным напиткам и коктейлям, предпочитали "Маяк", "Шампань коблер" и "Юбилейный". Коля имел при себе редкую переводную книжку - пособие по программированию на языке высокого уровня "Алгол". За две пролетевшие недели в послеполуденное время, борясь с дремотой, мне как-то удалось приобщиться к знаниям, которые мне впоследствии оказались чрезвычайно нужны. После катания мы без сил шли к обеду и отваливались часа на три. На вечерней заре все горнолыжники брели попить водички, естественные нарзанные источники били повсюду, размывая фундаменты частных домов.

На Новый год я остаться не мог, обещал вернуться. Передо мной в креслах самолета сидела парочка, не отлипавшая друг от друга, весь полет для них прошел, как один страстный поцелуй. Спускаясь по трапу, они шли передо мной, отстранившись друг от друга, это было странно, я уже воспринимал их как одно тело. Выйдя на летное поле, женщина бросилась к толпе и повисла на шее встречавшего ее мужа, тогда публику выпускали к самолету. "Ну и ну!" - сказал мой, тогда еще неокрепший, внутренний голос. Сладостный сон кончился.

Отдел радиоастрономии - "мальчики Шкловского", куда я попал, был замечательный, молодой и скандально активный, дипломницы и аспирантки непроизвольно беременели очень быстро, предоставляя пищу для общественности и вызывая зависть старых дев. Неравновесное количество блестящих амбициозных молодых людей в отделе заставляло блестеть глаза наших дам и ближнего окружения.

Отдел занимал большую круглую комнату под правой башней ГАИШ, занимались практически всем, самым современным. Перед моим поступлением в отделе побывал Сергей Павлович Королев, "СП", он был чрезвычайно заинтересован возможностями космических аппаратов для астрономических исследований. В последующем космонавты часто посещали институт и отдел до и после полетов, мы приветствовали героев космоса. Георгий Гречко держа руку на магнитофоне, чтобы не включили, подробно рассказывал нам о своих ощущениях в первом полете: "Постоянно мутит, как будто висишь вверх ногами и раскачиваешься, при этом постоянно требуется что-то выполнять". Сколько-нибудь серьезных экспериментов, сравнимых с американскими, не было. Нам отдавали малую толику времени, основные программы были заняты военными. До полета космонавты были обычными инженерами из Подлипок или офицерами, попавшими, в основном, неправдами в группу претендентов, из них мало, кто интересовался космосом и астрономией, ведущим стимулом было будущее материальное благополучие, ну очень хотелось иметь черную "Волгу", которая простым смертным была недоступна.

Собственно традиционной радиоастрономией в отделе занимался Гена Шоломицкий, Коля Кардашов с Татьяной и его маленькая группа, сидевшая в подвале, они использовали большие антенны Центра дальней космической связи в Крыму в станице "Молочная" под Евпаторией, а заодно измеряли свойства антенн, что нужно было военным для управления космическими станциями и кораблями. Антенны были сделаны исключительно по-русски, из чего попало. Самая большая антенна имела азимутальную монтировку. Восемь 16-ти метровых тарелок были смонтированы на стандартной ферме для железнодорожного моста, поворотным устройством служило основание башни главного калибра списанного линкора, горизонтальная ось была сделана из корпуса подводной лодки.

Славик Слыш с Вегой исследовали длинноволновый фон на космических аппаратах. Гиндилис писал статьи о внеземных цивилизациях, программах связи с ними, занимался проектом большого радиотелескопа РАТАН-600 на Кавказе. Валя Есипов и Петя Щеглов, сидевший внизу, наблюдали слабые оптические объекты с помощью ЭОПо (9), Дима Курт с помощью своих маленьких приборов считал ультрафиолетовые кванты в далеком космосе. В отдел входили Вася Мороз, занимавшийся планетами, Соломон Борисович Пикельнер, специалист мирового класса по межзвездной среде, и Абрам Леонидович Зельманов, космолог и энциклопедист, приходивший на рабочее место только в дни Ученого совета или к вечеру, когда суета уже спадала. Зельманов сформулировал парадокс "темного ночного неба (10)". Мне выделили стол между Есиповым и Зельмановым.

Перед аспирантским экзаменом по философии, который я сдавал на философском факультете комиссии из четырех профессоров теплым солнечным вечером, я разговорился с Абрамом Леонидовичем, вернее это был его монолог, начавшийся с проблемы одновременности и причинности, которых, оказывается, не существует даже в масштабах Галактики, и закончившийся поздно вечером проблемами протославянского языка. На следующий день я излагал новые сведения об отсутствии причинно-следственных связей в галактических масштабах экзаменационной комиссии, что, естественно, противоречило. Профессура была в возмущении, мы закончили взаимными обвинениями в неграмотности, я им резко указал, что они пренебрегают результатами естественных наук, не ходят на наш семинар и обладают средневековым мышлением, цитируя лишь вымерших классиков. Мы сильно разошлись в оценке знаний друг друга, рукопашную стычку предотвратил мой профессор, ведший семинар по философии, он меня любил за активные выступления и обстоятельные доклады, опыт все-таки чему-то учит, "хор" я все же получил.

Татьяна Лозинская под руководством Коли Кардашова занималась "линией 21 см" - излучением межзвездного водорода при запрещенных переходах сверхтонкого расщепления. По этому излучению можно определить распределение водорода в межзвездной среде, так американцами были обнаружены спиральные рукава в Галактике, определены ее размеры. Работала Татьяна упорно, анализировала зарубежные статьи, но безрезультатно: собственного радиотелескопа для этой задачи в СССР не было, и своих сколько-нибудь ценных данных получить было невозможно.

Ева Михайловна, мать Татьяны, тогда уже доктор наук, была возмущена отсутствием карьерного роста у прилежной дочки, она встретилась со Шкловским и устроила ему сцену. На следующий день Шкловский вызвал все ближайшее окружение и спросил, есть ли у кого-нибудь готовая тема на выходе. У Пети Щеглова была практически готовая работа для аспиранта, он наблюдал планетарные туманности с помощью чрезвычайно узких интерференционных фильтров, позволявших исследовать распределение лучевых скоростей межзвездного газа. Татьяна была моментально переориентирована на туманности к неудовольствию Кардашова.

Замечательный Соломон Борисович Пикельнер сидел вместе со Шкловским в одном кабинете, все стоящие астрофизики признавали его "первым, по гамбургскому счету (11)". Он был высок, строен, худощав, совершенно седой с розовым лицом, живыми глазами и отличался чрезвычайной тактичностью, порядочностью и застенчивостью. На общих семинарах или заседаниях Ученого совета профессура, ничего не понявшая в сбивчивых и невнятных сообщениях заезжих докладчиков, часто просила Соломона Борисовича пересказать, а что же докладчик имел в виду, и есть ли в только что услышанном какой-то смысл. Соломон Борисович в самых деликатных выражениях всегда находил рациональное зерно, объясняя общее непонимание или погодой (от волнения у докладчика сел голос, а слушателям заложило уши), или плохой акустикой, так как докладчик в стрессе что-то бубнил, в основном отвернувшись от зала к доске. Соломон Борисович прочел сотрудникам ГАИШ превосходный курс по физике межзвездной среды. С его легкой руки впоследствии я также прочел для сотрудников ГАИШ и ИКИ (12) два курса по программированию на "Алголе" и "Фортране", старшее поколение просто боялось ЭВМ.

Вася Мороз, ведущий планетолог страны, являлся в отдел, как боксер на ринг, всегда насыщенный энергией, возбужденный, улыбающийся, чтобы скрыть очередные удары судьбы. Вася активно внедрял новые методы, инфракрасную спектроскопию, его сильно недолюбливали представители традиционных методов и визуальных наблюдений из других астрономических заведений, его результаты подрывали авторитет.

Между ГАИШ и Физфаком всегда были напряженные отношения, антисемитский Ученый совет Физфака в любом удобном случае старался устроить какую-нибудь пакость. Диссертацию сотрудника из отдела астрометрии ГАИШ, занимавшегося точностью мередианного круга - "гнутиями" (точность измерений до 0,001 угловой секунды - размер спичечной головки на расстоянии 1000 километров), на Физфаке не утвердили, заявив, что это тема для инженеров, "Пусть отправляется куда-нибудь в МВТУ". Физфак на год зарубил также докторскую диссертацию Васи Мороза, было неясно, еврей он или нет. Шкловскому для зарубежной поездки Партком Физфака выдал характеристику, в которой было сказано, в частности: "беспартийный еврей, занимается чем-то туманным", Шкловского не пустили, он стал выездным только после избрания в член-корреспонденты Академии. Неудачи в космосе также чрезвычайно травмировали Васю, он даже впал в депрессию и лечился в Кащенко, в девяностых неудача с русско-французской миссией на Марс окончательно подкосила его.

Самым знаменательным событием была организация в отделе общемосковского теоретического семинара - Объединенного астрофизического семинара "ОАС (13)", на который собирался весь цвет Отделения общей физики и астрономии Академии. В нем постоянно участвовали Яков Борисович Зельдович, Андрей Дмитриевич Сахаров, Виталий Лазаревич Гинзбург и другие выдающиеся физики, интересовавшиеся астрофизикой и космологией, молодежь была представлена "мальчиками" - Зельдовича, Гинзбурга, Шкловского и Сахарова. Секретарем семинара была назначена наша молодая сотрудница с самыми красивыми и длинными ножками - Ира Вальц. Выступить или сделать сообщение на семинаре считалось большой честью.

Глядя на Якова Борисовича, становилось ясно, что он - гений, на затылке у него была огромная математическая шишка, глаза, необыкновенно живые и ясные, просто светились, он был, как ртуть, постоянно двигающийся и направленный на секс, в любых взаимодействующих галактиках ему виделись сперматозоиды. У него была своя группа "мальчиков", ставших впоследствии академиками. Жил он на Воробьевых горах в желтом двухэтажном охраняемом доме, рядом с серым домом Косыгина. Якова Борисовича никогда никуда не выпускали, как и его жен и детей. После развода прежние жены оставались жить вместе с ним, места, слава Богу, хватало. Охрана постоянно присутствовала в доме, говорили, что ночью она сидела у его спальни. Сам же Яков Борисович работал на кухне, в основном, по ночам, как он и работал во времена ядерного проекта. Сотрудников он приглашал к себе часов в шесть утра, а в ИПМ (14) или в ГАИШ он являлся только для общего трепа. Яков Борисович читал спецкурс на Физфаке, на который я несся сломя голову, но вскоре мне запретили отлучаться в рабочее время. Мне очень хотелось узнать, как Яков Борисович представляет себе микромир, вакуум, время и пространство, как относится к идее многомерности, есть ли у него какие-то модельные представления элементарных частиц. Здесь для меня до сих пор много неясного.

Давыдов, читавший нам квантовую механику, был приверженцем Копенгагенской Интерпретации, созданной Нильсом Бором и Вернером Гейзенбергом. Когда я пытал Давыдова о размерах и моделях электронов, квантов и других частиц, он махал руками, говоря, что они не имеют размера, являясь физическими точками. Любые разговоры о модели или протяженности просто обрывались. В свете принципа Гайзенберга это считалось некорректным и неправомерными, хотя нулевые размеры элементарных частиц приводят к расходимости. Размера электрона просто нет в уравнениях Шредингера и Дирака. Лев Ландау также считал электрон точечным, в противном случае его надо было бы считать абсолютно жестким, что невозможно. Протяженность также приводит к трудностям со СТО (15). Мне казалось это странным и неверным, безразмерные материальные точки используются в уравнениях Ньютоновской механики, что никак не мешает иметь всем космическим телам размеры и эластичность и двигаться согласно уравнениям классической механики с величайшей точностью. Копенгагенскую Интерпретацию не поддерживали А. Эйнштейн, Луи де Бройль, Шредингер и многие другие, но они не составляли единого фронта.

Копенгагенская школа использовала принципы позитивистской философии, основой которой является введение в теорию наблюдательных данных без каких-либо дополнительных предположений. На разных этапах Интерпретация содержала разный набор гипотез. В мои университетские времена были следующие: отсутствие физического смысла у волновой функции и гипотеза статистического толкования квадрата волновой функции как плотности вероятности; гипотеза о нарушении классической логики в микромире - одновременное пребывание в множестве состояний; гипотеза непознаваемости действительной логики, действующей в микромире - принцип неопределенности, гипотеза отсутствия внутренних (скрытых) параметров элементарных частиц. От всего этого наши философы по их выражению просто "п… кипятком". Это все не радует, хотя на философских семинарах мы заявляли об их поддержке во всю мощь легких. Аналогичный формальный подход сохраняется и в описаниях элементарных частиц, где вводятся целые формальные параметры "цвета", "запаха" и "шарма" без всякого физического смысла. Сейчас есть основательные намеки на квантование массы элементарных частиц, то есть ситуация похожа на ту, которая возникла при определении заряда электрона Дж. Дж. Томпсоном и без структуры частиц не обойтись.

Меня интересовало, также дискретно ли пространство и время на уровне микромира (переходы согласно теории совершались мгновенно), и какие из этого могут быть последствия. Не меньше вопросов возникало и по поводу физического вакуума, который, по сути дела, был уже выкинутым на свалку в начале ХХ века эфиром. Как нам объясняли, вакуум заполнен виртуальными частицами с отрицательными энергиями. При торможении энергичный квант мог вырвать из вакуума виртуальный электрон, превратив его в реально существующий, а на его месте образуется дырка - положительный позитрон. При достаточной энергии квант или бозон мог образовать любую пару частица - античастица, при этом получалось, что в любой точке пространства виртуальных частиц бесконечно много.

Если относительно зарядов здесь особых противоречий не возникало - всегда отрицательному заряду соответствовал равный ему положительный, то с массами с моей точки зрения было непонятно: как частицы, так и античастицы имеют одинаковую положительную массу, так что и здесь возникала бесконечная плотность вакуума, чего не наблюдается. Мне казалось, что для сохранения общей нулевой массы должна выполняться более сложная симметрия, а пространство - восьмимерным: то есть должен существовать симметричный антиквант, и возникать еще пара симметричных частиц с отрицательной массой, двигающихся в мнимом пространстве со скоростью iv, чтобы для них также выполнялось mv2 > 0. Это, возможно, приводит (локально) к реальности левитации, обратному течению времени (-t), движению со скоростями выше скорости света, нарушению причинно-следственных соотношений! Если для нас наблюдается рождение пары частиц, то для мнимого пространства - аннигиляция. Здесь, может быть, и зарыта тайна феномена Вольфа Мессинга? То, что физический вакуум существует - это экспериментальный факт, обнаружены его "нулевые колебания", он нейтрален относительно любых зарядов и масс, так что нужно признавать и все остальное.

Конечно, это было слишком радикально, такие вопросы задавать Я.Б. я не решился. Единственно, что мне удалось выяснить, это то, что Яков Борисович считал, что электрон существует одновременно во всех состояниях, это, конечно, верно с точки зрения Копенгагенской школы, но не больше, согласно этой точке зрения, интерферирующие кванты (например, оптические) могут иметь размеры несколько метров в радиодиапазоне, хотя об их размерах говорить не корректно! Андрей Дмитриевич Сахаров занимался Вселенной, начиная с возраста 0.001 секунды, когда законы физики были уже справедливы, это было очень изысканно и туманно.

Мой микрошеф - Дима Курт, с впалой грудью, со скрипучим голосом, с опущенным красным носом, лет на семь старше меня, хотел, чтобы я занимался счетчиками ультрафиолетовых квантов для дальнего ультрафиолета, который он исследовал в межпланетном пространстве на космических аппаратах. В первый же день он повел меня знакомиться с шефом - Иосифом Самуиловичем Шкловским. Шеф сидел в отдельном небольшом кабинете, сопел и брызгал слюной, как это обычно делают темпераментные евреи. Он долго объяснял мне, как меня будут выгонять, если что не так, не знаю, что ему порассказала знакомая мамочки, я сильно засомневался, нужно ли вообще мне начинать с ним работать, отношения со Шкловским сразу не сложились.

Я был исполнителен, свято верил, что нужно делать все, что ни прикажут, начальство оценит мое прилежание и даст настоящую работу, но работы как таковой не было. Все приборы изготавливались специализированным ядерным институтом "СНИИП (16)", где была военная приемка, счетчики производились в СКБ в Саранске, в ГАИШ у меня был только стол и бумажки. Дима Курт занимался тогда обработкой результатов, приходивших с межпланетной станции "Венера - 3" (17). На станции стоял приборчик ЛА-2 со счетчиком Гейгера, измерявшим интенсивность УФ излучения атомарного водорода в линии "Лайман ?" в поле зрения 100. Куда глядел прибор, было неизвестно. Курт прибегал в отдел с воспаленными глазами и рулонами плохой желтой бумаги, на которой чернильным медицинским самописцем была нарисована непрерывная линия, изображавшая два уровня - нули и единицы. Скорость передачи была от 1 до 64 бит в секунду. Запись была сильно зашумлена - все-таки сигнал приходил из далекого космоса, уровни прописывались нечетко, с пропусками, скорость протяжки менялась. "Байтов" тогда не было, были "посылки" (18), запись шла непрерывно, нужно было выискивать начало посылок: "11", за которыми следовало пять бит информации, измерения проводились с трехпроцентной точностью. В сигнал на ленте нужно было вчитываться, как в пушкинскую рукопись. Попривыкнув, я находил начало посылок сравнительно легко. Следующее за ним пятизначное двоичное число я уже бегло переводил в десятичное и читал показания. Мне совершенно не хотелось посвятить остаток жизни на нерегулярную расшифровку космической информации, но другой работы не было. В детали эксперимента Дима меня также не посвящал, может быть из соображений секретности, большую часть времени он проводил в Первом отделе. Все свободное время я сидел в библиотеке, стараясь как-то вжиться в астрономические масштабы - парсеки, астрономические единицы, масштабы масс, М? . На Физфаке во время учебы я привык к иным ядерным масштабам - 10-8 см (диаметр атома водорода), 10-12 см (размеры ядра), mp, me, ?. Я был страшно неудовлетворен ситуацией, денег не хватало. Друзья папочки постоянно твердили ему о бесперспективности моей работы в еврейском окружении. После ГАИШ ходил на вечерний поток на Мехмате для инженеров и вообще подумывал о смене работы, но директор ГАИШ Д.Я. Мартынов, "Дяма", был против.

С начала 1966 года Дима Курт бросил меня на работу, в основном, представительскую по теме "Венера 4" и "Венера 5", которые предполагалось запустить в 1967 году, в следующее временное окно. Мне нужно было ездить в СНИИП, в Саранск, а также бывать в ИПМ на совещаниях "МВК по КИ (19)" в качестве научного представителя ГАИШ. Все работы проводились по решению ВПК (20) и "Постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР". Совещания были интересны только вначале, когда все было внове. МВ был шокирован, когда я, подписывая очередной протокол, написал "Ст. техник ГАИШ С.Б. Достовалов", в первом же удобном случае Мартынову был вставлен пистон и меня повысили на двадцать рублей до должности инженера.

ИПМ находился на Миусской площади за двойным забором, первый этаж с затемненными стеклами, чтобы враг ничего не узнал, институт охранялся крепкими вооруженными людьми в штатском в белых рубашках с галстуками. Многие заседания были совершенно пустыми, их вел какой-нибудь куратор из ЦК, это была "ярмарка невест": представители научных институтов, сидевшие в зале, предлагали свои эксперименты, а сидевший на возвышении ничего не понимавший чиновник отвергал их: "Это не актуально!" или "Это не для ТАСС!", сейчас говорили бы: "Не эксклюзивно!". Соискателей было немного - ГАИШ, Институт физики атмосферы, ГЕОХИ, требования к надежности аппаратуры были чрезвычайные, а допустимые веса - ничтожными, при весе станции свыше тонны, на научную аппаратуру приходилось меньше двадцати килограммов, все остальное - многократно задублированные служебные системы, и все равно - не получалось. Первоначально королевская фирма в Подлипках сделала унифицированную станцию "МВ", предназначенную для полетов на Марс и Венеру. Запуск можно было осуществить только в небольшие временные окна, определяемые взаимным положением планет, для запусков на Луну возможностей было больше. Станция выводилась на околоземную орбиту, после уточнения ее параметров разгонный блок "Л" выводил станцию на траекторию попадания. Блок "Л" запускался где-то на южной Атлантикой, телеметрии в момент его включения и работы не было, на земле было все хорошо, а на орбите - отказы, из-за которых около восьми пусков были неудачными. После неудачи от отчаяния СП пил спирт из чайника, а люди просто бились головами об стенки, пока не сообразили поставить на блоке магнитофон и все записать. Оказалось, что из-за вибрации дребезжит какая-то релюшка, ее заменили, и все наладилось. Считалось, что самым важным было - долететь и доставить вымпел, хотя небесные механики из одного из отделов МВ рассчитали все возможные "попадающие" траектории космических перелетов и через некоторое время после запуска, траекторных измерений и коррекции могли точно сказать, попадает ли станция куда нужно или нет. Удивительно, но ракета со станцией запускалась с точностью 0,001 секунды! Во всех военных частях постоянно работал телевизор с включенным Первым каналом, по которому новости сопровождаются сигналами точного времени, связанными с Государственным эталоном частоты и времени.

Проектирование и изготовление новых станций после смерти СП было передано на завод им. С.А. Лавочкина в Химках, завод занимал огромную территорию, от проходной до испытательного цеха было больше километра, гуляя по территории между КБ и цехом, я прекрасно загорел не весеннем солнышке, что вызывало вопросы в бухгалтерии ГАИШ: "А где это вы бываете?" или "Что это вас не видно?", они подозревали во мне все атрибуты "мальчиков Шкловского". Инженеры из КБ меня приятно поразили своей квалификацией, когда мы обсуждали с ними температурные режимы нашего приборчика, они свободно вычисляли равновесную температуру и тепловые потери по закону Стефана-Больцмана, зная все константы на память. Испытания были мучительны, они проходили в большом светлом цехе, вокруг станции размещалось человек тридцать представителей различных "ящиков", с пультами, приборами и схемами. В центре сидели военпреды, обложенные многочисленными томами технической документации и инструкциями, они читали очередной пункт программы, нажимали нужную кнопку, и ничего не срабатывало, была обстановка перманентного скандала, никакие объяснения не принимались. "Нажал кнопку - должна быть реакция согласно Инструкции!". До научников дело вообще не доходило, уйти было невозможно, пропуска не подписывали, охрана не выпускала. В цеху стояли раскладушки, спи, если очень устал, но никуда ни-ни! Однажды, после суток бесплодного ожидания я вырвался домой. Подходя к двери, я слышал беспрерывные звонки, "Дяма" звонил и умолял срочно вернуться, ему уже вставили пистон за мое отсутствие профессиональные ругатели из Общемаша (21). Опытные инженеры из ящиков имели в своих закромах все: и чай, и еду, и все жизненно необходимые принадлежности, испытания могли продолжаться непрерывно несколько дней. У меня тоже был свой экспедиционный зеленый ящик, размером с хорошую тумбу письменного стола, в котором лежали написанные мной инструкции по испытаниям и кое-какие вещички. На ящике стоял прекрасный шведский тестер "Унигор", от которого к нашему приборчику ЛА-2 тянулись провода. Единственно, что от меня требовалось - это проконтролировать подачу питания на наш прибор и наличие разумного выходного сигнала от имитатора. Счетчики Гейгера для ультрафиолета не живут в атмосфере, их предстояло вставить в приборчик непосредственно перед стартом. Я отлучился подписать протокол на три минуты, вернувшись, прибора я не обнаружил, и это в секретнейшем цехе с охраной из КГБ.

К весне 1967 года испытания закончились, две станции "Венера 4" и "Венера 5" были готовы и отправлены в Тюратам, известный народу как Байконур. Мы летели на спецрейсе завода и приземлились на восходе на пустынном голом аэродроме в плоской и ровной, как блин, степи. Дул сильный холодный ветер, спрятаться было негде. Помощник МВ по станциям помогал мне тащить мой ящик с оборудованием, паяльными принадлежностями и стеклянными ампулами со счетчиками. Центральным населенным пунктом "хозяйства" был, естественно, Ленинск, небольшой городок с кинотеатром, кафе и другими атрибутами цивилизации, но нас там не оставили. По длинной нескончаемой бетонке автобус вез нас на "площадку", ни деревца, ни кустика, редкие колючки на суглинке и бетонки, уходящие вбок за горизонт. Наконец, мы прибыли на "Десятку" - известный гагаринский стартовый комплекс для королевских ракет. В пяти километрах от него одиноко торчало несколько домов: солдатские казармы, гостиница для командировочных - многоэтажный многоквартирный дом, стандартная солдатская столовая с залом для офицеров, баня и котельная. Два раза в неделю для солдат показывали кино на открытой площадке под звездным небом. Перед экраном в землю были врыты ряды скамеек, ночной бриз приносил облегчение, а бегающие по солдатским рядам фаланги не давали скучать. Местные офицеры и служащие жили в Ленинске, каждое утро тепловоз с несколькими вагонами развозил их по площадкам, дорога занимала более часа, время коротали за картами, игра на деньги начиналась сразу после посадки. "Промышленники" - представители ящиков имели постоянные представительства на площадке, устраивались с возможным комфортом - холодильники, ковры, телевизоры, закрепленные постоянные номера с налаженным уютом и нижним светом, запасы консервов, кофе и водки, и сладкая запретная любовь. Промышленники имели солидные деньги и доплаты Общемаша, люди ездили в командировки, чтобы хорошо заработать и отдохнуть от надоевшего семейного быта. У "научников", питающихся энтузиазмом и тайнами природы, ничего этого не было, мы были нищими париями, мешающими выполнению государственных задач. Впоследствии с большим трудом нам удалось выбить кое-какие деньги для оплаты командировок, бухгалтерия просто ничего не знала о закрытых постановлениях, на основании которых оплачивались командировки, получать деньги было неприлично, особенно младшему научному персоналу. К отчетам о командировках мы прилагали билеты и квитанции с вырезанными бритвой названиями места назначения, можно было улететь в Крым, а прилететь из Дальнего востока.

Мой номер представлял собой однокомнатную квартиру с убогой панцирной кроватью, тумбочкой и незакрывающимся шкафом, белье соответствовало. В совмещенном санузле стоял ржавый темно-коричневый унитаз и такая же ванна, холодной воды не было, только горячая, что создавало много проблем. Двери не закрывались, постоянно хлопали от гуляющего по коридорам ветра. Рядом в такой же квартире жили "ложки" - молоденькие девушки поварихи, только что окончившие ПТУ и направленные на два года работать в солдатскую столовую. Ветер на площадке дул непрерывно, в послеполуденное время он приносил облегчение, но постоянный свист в ушах и песок на зубах раздражали. Все подоконники были постоянно засыпаны песком, проникающим в оконные щели. Погода была странная: ежедневно во второй половине дня после изматывающего зноя появлялась гигантская свинцовая грозовая туча в полнеба, молнии сверкали одна за другой, темные потоки ливня закрывали горизонт. Когда туча добиралась до нас, оказывалось, что дождь не долетает о земли, испаряется по дороге, а на земле бушует только сильнейший ветер, засыпающий все вокруг песком и пылью. Чтобы как-то развлечься, я ходил пешком от гостиницы до площадки, я одевал белую рубашку с длинными рукавами, чтобы не обгореть, а на голову - белую соломенную шляпу с полями. Пекло такое, что птички и ящерицы бежали со мной рядом в моей тени, чтобы как-то охладиться, я чувствовал себя кедром или баобабом. На площадке располагался гигантский белый "Монтажно-испытательный корпус", МИК, с железнодорожными путями и несколько одноэтажных строений барачного типа. Две ракеты-носители и обе станции уже находились внутри МИКа, подготовка шла круглосуточно полным ходом, нужно было успеть к сроку, определенному до тысячной доли секунды. Все шло без особых происшествий, за сутки до старта мне нужно было вставить счетчики в наш прибор и установить их напряжение питания. Военпред, очень интеллигентный капитан, курирующий научную аппаратуру, беспокоился, как эта операция будет выполнена, кустарщина не допускалась. Я объяснил, что мне требуется чистый стол с освещением и спокойная обстановка. "Хорошо, - сказал он, - пойдемте в домик космонавта". Я был заинтригован, во времена первых полетов человека в космос журналюги много писали про знаменитый "домик космонавта", про то, как Юрий Гагарин спал детским безмятежным сном, в то время, как СП не мог сомкнуть глаз и бегал вокруг. Капитан нес наш внешний блок, устанавливаемый на корпусе станции, и все необходимые принадлежности, а я - стеклянные ампулы со счетчиками. Я ожидал, что мы куда-нибудь поедем, так как подходящего здания для "домика космонавта" вокруг не было. Я просто ахнул от изумления, когда мы вошли в барак. Внутри все было окрашено темно-синей казенной краской, дощатые перегородки, тусклые пыльные окна. Рядом с жесткой клеенчатой медицинской кушеткой, на которой спал когда-то космонавт № 1, была выгородка с цементным полом и душем в виде ржавой трубы с жестяной воронкой с дырками, пробитым гвоздем, рядом стоял стол, на нем я и устроился, душ мне тоже пригодился. Величие первых просто потрясает. Как мне потом рассказали, во времена первого спутника только СП и МВ - Главный конструктор и Главный теоретик жили вдвоем в отдельной маленькой комнатке, остальные пионеры космоса спали вместе вповалку на нарах, установленных в большой комнате.

В нашем приборчике были предусмотрены регулировки питающего напряжения, все было очень аккуратно и красиво, нужно было только соединить проводом два соответствующих штырька, монтаж счетчика также был прост. Капитан, следивший за всем, успокоился, помог промыть мне весь прибор в спирте методом окунания и залакировать спай. Испытания прибора прошли успешно, его можно было отдавать на монтаж на станцию, на которую через час уже надвигали носовой конус. Дальше все уже шло без какой-либо возможности что-либо исправить, носитель вывозили на старт.

Этой ночью с соседнего старта - с площадки № 31, с помощью аналогичной ракеты запускали телевизионный спутник "Молния". Мы с приятелем из ГЕОХИ решили пойти посмотреть на старт куда-нибудь поближе, хотя это было категорически запрещено. В темноте мы долго брели в направлении ярко освещенного старта по глинистой полупустыне вдали от бетонки, опасаясь скорпионов, фаланг и патруля. Через час мы нашли песчаную ложбину, простирающейся до самого старта со стороны козырька, на котором была установлена ракета, с крутого ската все было как на ладони, там мы и устроились, лежа на еще теплом песке. Все команды, передаваемые по громкой связи, были слышны совершенно отчетливо, так что мы были в курсе дел. Ракета в собранном состоянии - не маленькая, но выглядела игрушкой на циклопическом бетонном основании старта. Фермы обслуживания уже были разведены, за несколько секунд до старта быстро отошла "штанга отрыва", и под ракетой вспыхнуло. Через секунду разгорелось ярко-оранжевое слепящее пламя, последние удерживающие захваты отпустили ракету, и она стала плавно подниматься. Нечеловеческий, ярчайший факел, в три раза превосходивший ракету, осветил пространство, за которым тьма стала еще плотнее, до нас донесся жуткий грохот, треск и клочья разрываемого воздуха, устроить такое своими руками! Можно было позавидовать СП. Через минуту ракета была уже высоко, в небе горе фирменный "крест" "семерки", затем отделились боковушки и основная ступень, реактивная струя приняла форму чечевицы, похожей на летающую тарелку. Вероятно, многие так и воспринимали пролетавшие беззвучно и быстро последние ступени ракет.

Через день настало и наше время, к запуску прилетел Курт. Я сидел в зале заседаний Государственной комиссии, в которую входил неизвестные мне генералы и штатские, я знал только академиков Ишлинского и Охоцимского. Прямой телерепортаж о запуске впервые предполагалось передавать в ЦК, в Москву, секретари непрерывно сообщали о текущем положении дел по кремлевке и "ВЧ" - закрытой связи. Сама комиссия слушала доклады по громкой связи и смотрела телевизионную картинку, напряжение нарастало, но сделать что-либо или как-то вмешаться было совершенно не в силах простых смертных, всем руководил Господь Бог. За тридцать минут до старта отказало все, не было ни связи с Кремлем, ни с бункером управления, забегали связисты, передавая устные сообщения. Комиссия молчала, все были подавлены, так мы и остались в неведении, через час восстановили громкую связь, оказалось, что станция выведена на околоземную орбиту, после траекторных измерений Венера-4 успешно стартовала к цели, оставалось ждать октября. Со второй станцией Венера-5, стартовавшей через пять дней, все пошло наперекосяк, она осталась на орбите и стала спутником "Космос".

После старта в качестве награды за многомесячные мытарства мы не полетели в Москву, а сели на проходящий поезд, который увез нас в Самарканд, туристского ажиотажа тогда еще не было, мы остановились в "Интуристе" - маленьком белом двухэтажном здании, в котором кроме нас была еще одна престарелая американская пара. За завтраком мы разговорились с ними и впоследствии устраивали совместные экскурсии. Самарканд был прелестен своей нетронутостью, европейские лица практически отсутствовали. На базаре вблизи разрушенной мечети Биби Ханым с величественной аркой можно было купить все: и верблюдов, и ослов, и разнообразную утварь. Бродячие артисты с медведем, дешевизна и узбекское изобилие фруктов, лепешек, риса и овощей поражали. В Москве все было ограничено. Народ ходил в национальных одеждах, подпоясанных платками, в ватных халатах было не так жарко, женщины закрывали лица, Восток!

Наш приборчик ЛА-2 успешно трудился, я бегал в Хамовнические казармы у метро Фрунзенская, где расположился центр связи, и куда приходила телеметрия. Излучение водорода в линии "Лайман ?" регистрировалось, но откуда оно приходило, было неясно. Курт пропадал в центре управления, умоляя закрутить станцию вокруг какой-либо оси, чтобы поле зрения нашего датчика описало круг на небесной сфере. Что-либо делать со станцией все ужасно боялись, это был лишь второй успешный полет среди многих неудач, а вдруг потеряется ориентация, команды перестанут проходить, и "станция будет потеряна из-за экспериментов этого еврея!". МВ со своей группой небесных механиков выбрали наиболее безопасный режим и момент и на несколько минут закрутили станцию, наш сигнал периодически изменялся, но что же мы видели - было неизвестно. Мы с Куртом долго чертили возможные круги на небесном глобусе, наконец, по периоду и расположению максимумов излучения мы решили, что мы регистрируем излучение водорода от Млечного пути, точнее от ближайшего к нам рукава. Это был пионерский достойный результат, было решено опубликовать его в "Nature" в виде письма в редакцию. За день мы написали текст, я перевел его, а папочка отредактировал. Две недели Курт пробивал разрешение в Главлите на отсылку статьи, через три дня из редакции пришел ответ, что они получили, благодарят, но, к сожалению, по их мнению текст написан очень старомодно, нужно поправить, это был шок. Пока я искал носителя языка, редакция сделала всю работу за нас и напечатала сообщение. Я был ужасно горд публикацией, но позже оказалось, что наша интерпретация неверна: мы регистрировали излучение от водородной капсулы, образуемой ударной волной вокруг Солнца, излучение рукава вообще не видно.

В конце августа в Праге должен был состояться Всемирный съезд Международного Астрономического Союза, начальство расщедрилось и решило отпустить на него всех желающих астрономов, набралось около 1200 человек. Молодежь должна была ехать отдельно через молодежное бюро "Спутник", это было намного дешевле - 120 рублей и еще 120 рублей меняли на кроны, а все остальные - через "Интурист". Партком Физфака не хотел давать мне положительную характеристику, но наш парторг, решительно настоял и, держа меня за руку перед парткомом, чтобы все видели, какой я хороший, заверил, что в Чехословакии я никого давить на машине не буду. Затем был инструктаж в Астросовете и Парткоме МГУ. Шкловский также провел свой инструктаж, пригрозив жестокими карами, если кто будет тратить деньги на шмотки, все нужно было потратить на загул. Была большая группа из Москвы - ГАИШ. Астросовет и ВАГО, а также группки из Питера, из Одессы, из Абастумани, из Шамахы и из Бюракана. Ехали мы поездом, ночью пересекли границу в Чопе, как оказалось, раньше времени, так как наш чешский гид-переводчик с нашими деньгами и билетами только еще выехал из Праги экспрессом. Чехословакия для нас была дальним зарубежьем, дышалось даже по-другому, приграничный городок был чист, тих и пуст, ждать еще шесть часов - не было сил, и мы отправились в глубь страны без билетов и денег рабочим поездом, который стоял на всех остановках. Публика существенно отличалась от наших рабочих - все одеты в нарядные костюмы, никого после перепоя, все чисто, народу набивалось много, но не так, как в наших электричках, было странно, что люди едут на работу за 30 - 40 километров. Мы сидели компактной группой с осоловелыми глазами после бессонной ночи, когда словаки узнали, что мы из России да еще не завтракавши, на нас тут же посыпались бутерброды, яблоки и вода, все были удивительно дружелюбны. В нашей программе была недельная поездка по стране, затем - неделя в Праге на Конгрессе и обратный путь с заездом на три дня в Моравию в горы. Гид нагнал нас недалеко от Братиславы, мы получили деньги, и жить стало веселее. Поздно ночью мы с Валей Есиповым гуляли по пустынным улочкам какого-то городка, из-за дверей заведения с вывеской "Гудьба и танец" слышалась музыка и песни, мы попробовали войти, но нас не пустили - нет мест. Мы разговаривали по-английски с портье, женщиной в летах, а между собой - по-русски, услышав нас, тут же затараторила, выяснилось, что она русская, дореволюционная эмигрантка. Нас, оказывается, ждали и очень рады. Когда мы вошли, в центре зала в виде буквы "Г" стоял столик на двоих и рядом полный официант с тугим кошельком на животе, зал стройно и громко грянул "Катюшу", а мы знали слова лишь приблизительно! Официант дал нам попробовать разного белого вина из нескольких бутылок, мы выбрали. Весь вечер к нам подходили люди, чтобы чокнуться с нами, оркестр играл на скрипочках развеселые циганско - славянские напевы, окружив нас и склонившись в поклоне, все оказалось за счет заведения, в 1967 году любили русских, за год до вторжения! Так продолжалось всюду, английский только мешал. В Праге на центральной улице - Вацлавска намести, мы зашли в кондитерский магазин, глаза разбегались! Огромная витрина метров шесть была уставлена в три ряда блюдами с пирожными, как выбрать что-нибудь на зубок при таком изобилии? Видя наши затруднения, толпа окружила нас, все были с кулечками своих любимых лакомств, и каждый хотел, чтобы мы попробовали именно его, они кормили нас как маленьких детей. Лучшим было потрясающее маленькое пирожное: тоненькая подложка из мягкого песочного теста, потом белый очень легкий крем с чем-то желтеньким внутри и сверху шоколадная глазурь, главное - гармоничный вкус, ничего приторного, естественно, нас тут же в магазине напоили хорошим чаем.

Нас размещали в студенческих общежитиях - двое или трое в одной комнате, все было очень чисто и прилично, общежитие было заполнено молодыми иностранцами, путешествующими летом по миру. День начинался со стакана светлого чешского пива, молодые студентки, работавшие летом в качестве официанток, разносили огромные подносы с большими стаканами, мы не просыхали. В Праге одним из лучших мест был старинный пивной ресторан "У Калиха", открытый еще в 1499 году, там варят свое черное пиво, которое есть только там. В ресторане много уютных небольших комнат, есть большие залы с длинными общими столами и скамейками и отдельные столики под деревьями в саду. Народ там всегда: не выпить этого пива невозможно, вечером, конечно, не протолкнуться, знакомые и незнакомые люди сидят, обнявшись и раскачиваясь, за столами и поют. К нашей группе в качестве гидов были приставлены две молоденькие симпатичные русскоговорящие студентки, вся группа разбежалась по магазинам в поисках обуви и шмоток, а мы с Валей честно выполняли наставления Шкловского, путешествовали вчетвером, фотографируя все направо и налево. Фотография в ГАИШ была на профессиональной высоте, в то время все занимались слайдами, которые для получения хорошего качества требуют знания истинной чувствительности обращаемой пленки и правильной экспозиции. Закупалась целая упаковка пленки, естественно ORWO так как русская не подходила, и определялись ее параметры на профессиональной аппаратуре по серой шкале, хранилась пленка в низкотемпературном холодильнике при минус 60 0С. Фотографировал я самой дешевой зеркалкой - "Зенитом 3М", который был очень удобен и позволял использовать сменную оптику, моя серия слайдов пользовалась успехом, многие брали ее, чтобы показать у себя. Теперь вся эта техника забыта, цифра вытеснила пленку. Мы расставались со слезами, Братислава, Брно, Злата Прага, Высокие Татры - двухнедельное пребывание в раю.

18 октября станция "Венера 4", работавшая все 180 дней полета без замечаний, должна была достичь Венеры, мы все отправились в Евпаторию, где в те времена находился центр управления полетами. МВ вялой холодной рукой пожал нам руки, впервые станция в рабочем состоянии успешно долетала до цели, это был огромный успех.

До окончания полета оставалось несколько часов, напряжение нарастало. Наш приборчик впервые зарегистрировал слабую водородную корону вокруг Венеры, а ребята из ГЕОХИ - чрезвычайно слабое магнитное поле. В назначенное время согласно программе произошло отделение спускаемого аппарата, орбитальный отсек работал до полного разрушения и потери ориентации, а спускаемый аппарат передавал свои редкие драгоценные биты по мере движения вниз на парашюте. Высотомер из-за жестких ограничений объема передаваемой информации передавал только отметки о прохождении определенных высот, а не истинные значения. Срабатывание автоматики произошло раньше расчетного времени на полсекунды, что-то шло не так, МВ попросил разобраться. Вася Мороз бегал красный со словами: "Я же говорил!", истина достигалась дорогой ценой. В проект станции по настоянию пулковских академиков было заложено, что на поверхности ожидается давление не более 10 атмосфер при температуре 420 0С, пределы уже были достигнуты, а касания не было, через несколько минут сигнал пропал - спускаемый аппарат был раздавлен чудовищным давлением, атмосфера оказалась намного протяженнее и мощнее, чем предполагалось. Начинался скандал, люди из ЦК и академики настаивали, что аппарат достиг поверхности и доставил вымпел СССР на Венеру. Это утверждение затем было опубликовано в сообщении ТАСС и в огромном подвале в "Правде" с большим перечнем подтверждающих косвенных соображений, но это была неправда. Мартин Израилевич Кабачник долго язвил на эту тему, что приведено слишком много доказательств, достаточно было бы одного, но настоящего.

Сразу после окончания полета МВ предложил нам места в своем самолете, он вылетал с военного аэродрома в Саках, на котором базировались бомбардировщики ТУ-22. Летели очень быстро и комфортно, миловидная стюардесса накормила и напоила нас. Была жаркая солнечная погода, облака, еще не превратившиеся в грозовые, стояли, как фантастический белый лес, огромными белыми столбами, между которыми заблудился наш лайнер. В ГАИШ уже ждали журналисты, меня, как самого младшего, направили во Всесоюзное радио в редакцию "Пионерской зорьки" (22) рассказать на следующее утро пионерам и школьникам об очередной победе СССР в космосе. В Доме Радио, на Малой Никитской, меня запустили в небольшую студию с трехслойным окном, за которым сидел режиссер, в закрытой студии было неприятно тихо. Режиссер неслышно взмахнул рукой, и я начал пятиминутный рассказ о том, как наша станция все глубже и глубже опускалась в плотные венерианские облака, и как ей там было тяжело, а мы так и не знаем, "из чего они сделаны". Это сущая правда: в облаках, якобы, обнаружен фтор, он за несколько минут должен был бы исчезнуть из-за своей чрезвычайной химической активности, а источник его неизвестен. На следующий день весь ГАИШ указывал мне на эту фразу.

Через год туман вокруг "Венеры 4" рассеялся, всем стало ясно, что она не доработала до поверхности. В октябре 1968 года в Киеве на Международной планетарной конференции Вася Мороз делал доклад об истинной модели атмосферы Венеры, оказывалось, что и давление на поверхности значительно больше и температура выше - как в хорошем паровом котле. Если бы весь углекислый газ, связанный на Земле в карбонаты биологического происхождения - мел и известняки, находился бы в атмосфере, условия на Земле были бы такими же, как на Венере - никаких первичных океанов, никаких условий для зарождения жизни на поверхности. Тут же возникла гипотеза о зарождении жизни в облачном слое, приведшей к связыванию углекислого газа, просветлению атмосферы, возникновению океанов и последующему известному прогрессу. Но откуда взялись (кто засеял) в облаках живые организмы? Я делал доклад о короне и измерениях водорода, а Дима Курт - о модели верхней атмосферы Венеры и об измерениях кислорода. Мы пытались получить Свидетельство на открытие водородной короны, но завистники зарубили.