На галлиполийском пленении нескольких тысяч обманутых русских офицеров и солдат кучка правых политических дельцов продолжает делать "гешефт". Поэтому своевременно сказать несколько слов правды об этой темной, окутанной ложью странице белой агонии, которую спекулирующая на ней группа белградских торговцев живым товаром старается окружить ореолом подвижничества, ореолом жертвенного подвига во имя родины.

Все написанное здесь представляет дословную передачу подлинных документов и показаний лиц, как игравших видную роль в Белом движении, так и тех, кто явился лишь жертвами этой бессовестной спекуляции.

Когда сделалось ясно, что Крым удержать невозможно, Врангель отдал приказ о погрузке остатков своей армии на пароходы. В этом приказе он подчеркивал два пункта: 1) он, Врангель, не берет на себя никаких обязательств за дальнейшее будущее армии и ее содержание. Он считает себя лишь обязанным спасти тех, жизни коих угрожает опасность при советской власти, предоставляя им места на пароходах, но снимает с себя всякую ответственность за их будущее; 2) всем, кто мог безнаказанно для себя остаться в Крыму, состоял ли он в рядах армии или нет, безразлично, рекомендовалось настойчиво во имя общего дела не садиться на пароходы. Таким образом, этим приказом Врангеля разрывались существовавшие между ним и офицерами и солдатами армии прежние отношения подчиненности и представлялась каждому свобода выбора и действий в будущем.

Но каждый из активных участников Белого движения, где Врангель был лишь один из многих случайно выдвинутых контрреволюцией вождей (всего было 18 всевозможных "правителей" и "главнокомандующих"), имел право претендовать на свое место на русских пароходах, которые никогда не принадлежали ни лично Врангелю, ни его правительству.

Так все и поняли этот приказ, и с этой минуты каждый считал себя свободным устраивать свою судьбу по своему желанию. И если посадка на пароходы производилась по войсковым частям, то это было следствием ясно сознаваемой каждым необходимости сохранения порядка в этот трагический момент, а также следствием инерции в подчинении и привычки к дисциплине, которая еще продолжала сохраняться и на которой, как увидим ниже, построили свое благополучие штатские и военные дельцы.

Однако начальники и штабы уже заметно потеряли прежний авторитет, и было много случаев, когда им приходилось бороться и вступать в споры с войсковыми частями за место на пароходе. Главная масса Добровольческого корпуса была посажена на пароходы "Саратов" (штаб Кутепова и корниловская дивизия) и "Херсон" (штаб корпуса, генерал Писарев и дроздовская дивизия). По выходе в море Кутепов в разговоре со своими ближайшими помощниками заявил, что его тревожит мысль о будущем. "Все Вы можете бороться с жизнью и устроитесь как-нибудь, но я - я могу только командовать войсковой частью и не представляю себя в другой роли". В разговорах со своими сотрудниками Кутепов зондировал почву о возможности сохранения армии в том виде, как она есть, высказывая взгляд, что распыление армии будет невыгодно для всех и что спасти людей от голода можно, только сохранив армию и дисциплину.

По прибытии в Константинополь он, однако, объявил в своем штабе, что все, кто желает и может покинуть пароход, имеют на это право, и часть штаба Кутепова простилась и сошла на берег. Но сойти на берег в Константинополе было нелегко ввиду ограничений, установленных по этому вопросу союзным командованием, и не всем желавшим удалось это сделать.

В Константинополе Кутепов виделся с совершенно растерявшимся Врангелем и высказал ему свои взгляды на необходимость сохранить армию, очистив ее от обременяющего, мало дисциплинированного элемента. Тем не менее Врангель отдал второй приказ, в котором, подтверждая свою неответственность за будущее армии, указывал категории лиц, которые считались уже не состоявшими в ней, и тех, которые при желании могли в армии остаться. Вместе с тем все офицеры и солдаты, состоящие в армии, считались свободными заявить о своем желании ее покинуть и выйти из ее состава.

Местом высадки для частей 1-й армии (Кутепова), сведенных впоследствии в корпус, союзное командование в Константинополе указало Галлиполи.

Во время стоянки на рейде в Константинополе и в пути до Галлиполи Кутепов был занят наведением порядка на пароходе, и постепенно первоначальная растерянность окончательно уступила место твердой решимости командовать тем, что останется, до конца, а дальше будет видно. Среди командного состава мысль Кутепова встретила полное сочувствие.

За долгое время войны, европейской и Гражданской, все отвыкли от производительного труда. Жизнь, не обеспеченная жалованием и пайком, жизнь, где нужно бороться за существование, незнакомая и непривычная, пугала больше войны. Война, опасности - это была родная стихия: большинство высших начальников (от командиров полков и выше) были молодые офицеры, вся сознательная жизнь которых прошла в войне. Военная служба была их ремеслом, и Гражданская война давала широкий простор для выдвижения на командные верхи авантюристам. Риска они не боялись. От мирной жизни отвыкли, и она казалась им пресной. Долгая война, участие во всевозможных авантюрах последних лет искалечили и притупили их сознание и выработали особые легкие взгляды на жизнь. Этот элемент, всплывший на поверхность случайно, не особенно стеснявшийся в средствах, был отличным материалом для проведения того плана, который задумал Кутепов.

Но для сохранения армии в том виде, как она есть, для поддержания дисциплины и предохранения частей от распыления, для сохранения командных должностей необходимы были соответствующая обстановка и, главное, сочувствие французов, которые давали средства на содержание армии.

Судьба покровительствовала Кутепову. Еще по дороге из Константинополя в Галлиполи, рассматривая карту дикого полуострова и оценивая место будущей высадки, он сказал: "Отсюда уйти будет трудно. С трех сторон море, а с четвертой можно и не пропустить. А кто уйдет, побродит по полуострову и с голода вернется обратно". Обстановка для сохранения армии создавалась благоприятная.

Вторая часть задачи - сочувствие французов к сохранению существующего порядка - достигалась провокацией. Нужно было только внушить французам мысль, что предоставленная самой себе, вышедшая из повиновения своим начальникам масса в 25 тысяч человек, к тому же вооруженная (французы были уверены, что Кутепов прячет в Галлиполи даже пушки, и сильно преувеличивали число сохранившихся патронов и оружия), делалась опасной для населения, для сохранения мира на Балканах и способной на самые неожиданные выступления. Сделать это было легко.

Кутепов решил сохранить возможно больше оружия, не особенно протестовать против слухов о сильном вооружении корпуса, а Врангелю был отправлен доклад для предоставления французам - о той опасности для мира, какую представляет собой его армия, лишенная командного состава, своей организации и дисциплины.

Впрочем, до вступления на галлиполийскую почву Кутепов все еще колебался, и на "Саратове" был объявлен приказ Врангеля о новых условиях службы в армии и о свободе каждого принять решение: уйти или остаться. Конец этим колебаниям положил начальник дроздовской дивизии, молодой 26-летний генерал Туркул, произведший переворот на "Херсоне", когда он вошел на галлиполийский рейд.

Когда командир 1-го корпуса генерал Писарев, бывший старшим начальником на "Херсоне" приказал своему начальнику штаба генералу Егорову объявить офицерам и солдатам, находившимся на пароходе, второй приказ Врангеля о предоставлении каждому права остаться или уйти из армии (перейти на положение беженцев), генерал Туркул объявил этот приказ недействительным и арестовал и генерала Писарева, и его начальника штаба. Получив записку от генерала Писарева о произошедшем, Кутепов отправил на "Херсон" своего начальника штаба генерала Достовалова с приказанием расследовать произошедшее. Расследование выяснило, что генерал Туркул считает приказ Врангеля ненужным и вредным и объявлять его своей дивизии не позволит. К удивлению генерала Достовалова, Кутепов вполне присоединился к мнению генерала Туркула и решительно ничем не реагировал на незаконные действия своего подчиненного. Больше того, в нем он нашел то, что во время пути он искал среди окружающих, и поступок генерала Туркула окончательно положил предел его дальнейшим колебаниям. На "Саратове" было объявлено, что приказ Врангеля будет разъяснен дополнительно. Примерно через час после этого, выйдя на палубу, Кутепов заметил одного солдата, менявшего свою рубашку на хлеб, который привезли к пароходу турки.

"Как, продавать казенное имущество?" - закричал Кутепов и немедленно вызвал конвой, который, посадив в лодку несчастного солдата, совершенно не понимавшего, в чем дело, и наивно после приказа Врангеля считавшего себя свободным, отвез его на берег. Здесь же на глазах у женщин и детей, солдат и офицеров обоих пароходов солдат был расстрелян. Так был разъяснен приказ. В головах эвакуированных солдат и офицеров получился сумбур. Выходило так, что все остается по-старому. Долго волновалась втихомолку палуба, но протестовать никто не смел, и с этой минуты вопрос о праве ухода из армии больше не поднимался. Об этом просто не смели говорить.

Сойдя на берег и расположив по квартирам войсковые части, Кутепов принял ряд мер для укрепления дисциплины и воспрепятствования распылению корпуса. Ему удалось запугать и убедить начальника французского гарнизона полковника Томасена в том, что его вооруженная масса людей будет подчиняться только своим начальникам и что только они одни могут предотвратить грабежи и разбои, которые начнутся немедленно после того, как дисциплина ослабнет. Полковник Томасен вполне поверил этому и отправил в Константинополь соответствующий доклад генералу Шарпи. В результате мер, принятых Кутеповым, в Галлиполи появилась знаменитая "губа" - старая турецкая тюрьма, всегда переполненная и охраняемая юнкерами, куда стали сажать всех наказываемых в дисциплинарном порядке. Появился военно-полевой суд. Всего Кутепов расстрелял в Галлиполи, по его собственным словам, "пустяки" - девять человек. Перешеек был прегражден цепью юнкерских караулов и проволокой и наблюдался французским батальоном чернокожих, за которыми еще далее стояла цепь греческих караулов.

Всех записавшихся в беженцы (каковых, несмотря на террор, оказалось все-таки около 2000) пропускали через строгий контроль, лишали обмундирования и вещей под предлогом, что вещи нужны в первую очередь армии. Пропускались в беженцы только больные, калеки и инвалиды, и беженский батальон поставили в самом низком, лихорадном месте.

Командиром батальона был назначен генерал Кочкин, глупости которого неоднократно удивлялся вслух Кутепов. Кочкин разделил беженцев (калек и инвалидов) на роты и взводы и ежедневно устраивал им занятия пешим строем, гимнастикой и военные прогулки. Жизнь в беженском батальоне превратилась в ад, и скоро оттуда стали поступать заявления о раскаянии и возвращении их в строевые части. Списки раскаявшихся объявлялись в приказе, беженцы болели, умирали, а их все держали и никуда не отправляли. Ежедневно из полков поступали длинные списки бежавших ночью, многих из них находили чернокожие французские солдаты и греческие жандармы, избивали беглецов и приводили обратно.

Незнание местности вселяло безнадежность, но побеги не уменьшались. Много бежало на азиатский берег, к Кемалю. Уезжавшие в отпуск (пускались только благонадежные) в большинстве назад не возвращались.

Бежавшие из списка частей не исключались. Кутепов запретил это делать, чтобы не вызывать уменьшения выдаваемого числа пайков. По этому поводу часто происходили недоразумения с французами, которые доказывали, что состав частей значительно меньше представляемого. Несмотря на некоторую прибыль из Константинополя отчаявшихся в поисках работы и хлеба людей, состав корпуса в последнее время был около 16 000, но в списках показывалось всегда 30 000-32 000 человек. Впрочем, лишние пайки до солдат не доходили.

В то же время усиленно велась агитация на тему, что беженцы везде мрут с голоду и умоляют о возвращении в армию. Повсюду расклеивалась субсидируемая Врангелем бурцевская газета "Общее Дело". Вновь возобновила свои действия контрразведка, и тайные отделения ее завелись во всех полках. Снова все были взяты под подозрение, и ежедневно сыпались доносы на лиц, "разлагающих армию". Даже верные дроздовцы были объявлены ненадежными за то, что повесили в своем собрании портрет Деникина. Об этом преступлении Кутепову докладывалось ежедневно. Но Кутепов, чувствовавший большое уважение к Деникину, не хотел карать преступников.

Контрразведкой был объявлен неблагонадежным и представитель земскогородского союза, присланный из Константинополя для открытия мастерских. Кутепов запретил ему вход в лагерь, и он уехал в Константинополь. Только после пререканий с Хрипуновым допустили другого, благонадежность которого была вполне проверена. Но Врангель, извинившись перед Земгором, свалил вину на исполнителей и вполне одобрил действия Кутепова.

Мало того, генерал Шатилов прислал секретное предписание Кутепову, где от имени Врангеля сообщал провокационные сведения о том, что общественные деятели в Константинополе во главе с Хрипуновым настаивают на передаче им контроля над расходуемыми на армию суммами, что Главнокомандующий решил не допускать, так как это поведет к умалению его прав и "к смене, а может быть, и полному уходу командного состава". Скрытая борьба, интриги против общественности и натравливание продолжались в течение всего пребывания в Галлиполи. Это было напрасно, ибо круги белой общественности, конкурируя с Врангелем за право распоряжаться жертвуемыми на армию средствами, отнюдь, не добивались ее уничтожения. Но движимый патриотизмом Бахметьев прислал из Америки крупный куш, и "жертвенный подвиг" Кутепова и Туркула оказался великолепной курицей, приносящей золотые яйца. Все дело было в том, чтобы поделить яйца; но интересы всех, и Врангеля и Хрипунова в том числе, сходились на том, чтобы сохранить эту курицу и возможно более увеличить рекламой ее доходность.

И Врангель и так называемые общественные деятели не были инициаторами "подвига", но быстро поняли, что в балканской неразберихе это будет безопасное и выгодное дело, и поспешили примазаться к нему.

Месяца через четыре после выгрузки в Галлиполи явился в корпус посланец Земгора князь Павел Долгоруков. Он просил разрешения поговорить с офицерами. Тяжело было слушать монотонные и откровенные излияния этого престарелого рамолика, и обыкновенно группа слушателей быстро редела. Все беседы его сводились к бесконечным и циничным заявлениям: "Держитесь, господа, потому что если вы распылитесь, то мы не удержимся в Константинополе и тоже должны будем прекратить свою работу. Мы держимся только вами". Отсюда ясно, что и в интересах Земгора было сохранить подольше и побольше галлиполийцев. Противодействия Земгора нечего было опасаться.

Командный состав в Галлиполи приобрел, таким образом, новых союзников, и для окончательной гармонии в действиях по одурманиванию тех, кто сидел в палатках, надежно охраняемый от распыления, и за семь верст таскал на своей спине скудный паек, нужно было только распределить сферы влияния и доходы.

Спекуляция белым товаром шла вовсю. Шла нагло и торжествующе.

Однажды от Врангеля пришла телеграмма для объявления корпусу, что желающие ехать в Восточную Сибирь могут записаться. Телеграмма была объявлена в приказе по корпусу в то время, когда Кутепов был в отсутствии. По прибытии в Галлиполи Кутепов сделал выговор начальнику штаба и заявил, что "можно объявлять сколько угодно о записи в Аргентину или в африканские легионы, все равно туда много не пойдет, так как условия жизни очень тяжелые, но в Сибирь поедет большинство и мы (командный состав) останемся ни с чем". Телеграмма Врангеля была объявлена недействительной и запись в Сибирь прекращена.

Все, казалось, шло хорошо. Но были и темные пятна, с которыми приходилось бороться. С неимоверными трудностями и риском пробивались беглецы из Галлиполи на волю и рассказывали правду о "жертвенном подвиге".

Появились описания галлиполийской жизни и гнусностей, творящихся там, в газетах. В Салониках в одном бараке жило 130 таких беглецов, и он назывался "галлиполийским". Однажды из помещения французского коменданта под сильным конвоем чернокожих на пристань провели группу в несколько сот офицеров и солдат и, посадив их на пароход, отправили в Константинополь. Оказалось, что это были лица, бежавшие из лагеря, искавшие убежища у французов и укрывавшиеся во дворе французской комендатуры, где им удалось упросить коменданта выручить их из галлиполийского плена. Эти сцены стали повторяться. Пришлось установить наблюдение и за домом французского коменданта.

Французское командование стало действовать решительнее и настойчивее. Пришлось уступить. При отправлении одной группы беженцев разыгралась такая сцена. Кутепов случайно был на пристани. Когда трап был поднят и пароход стал отчаливать, вся масса беженцев столпилась к борту и до конца, пока было слышно, осыпала проклятьями и руганью Кутепова, который ничего уже не мог сделать. "Негодяи, мерзавцы, рабов из нас хотели сделать!" - доносилось с парохода. Кутепов со свитой ушел под град ругательств. После этого случая переход в беженцы стал обставляться еще строже.

Но не только в этом наглом закреплении попавших в ловушку людей состояло преступление Врангеля и Кутепова и содействующих им политических спекулянтов.

Самое страшное было в другом. Ужас заключался в том, что бессознательным и слепым оружием для проведения в жизнь своего эгоистического плана они сделали вывезенных из Крыма мальчиков-юнкеров, почти детей. Почти 2000 этой зеленой молодежи в возрасте от 15 до 18 лет, совершенно безграмотной, ибо многие из них бросили давно учиться и с 12-15 лет пользовались всеми прелестями свободной жизни в условиях Гражданской войны, были превращены Кутеповым в галлиполийских тюремщиков, охранителей, караульных и наблюдателей за остальной массой солдат и офицеров. Из всего корпуса только эти дети были полностью вооружены. На них возлагалась фискальная служба, караулы при тюрьмах и гауптвахтах, эти дети охраняли перешеек и ловили бежавших на волю офицеров и солдат, ходили патрулями по городу ночью, охраняя спокойный сон начальства, приводили приговоры в исполнение.

В свободный от наряда День они зубрили винтовку, часами занимались пешим строем и уставом, шли в караулы на дороги, к гауптвахтам и тюрьмам. Их невежественные руководители и учителя сами перезабыли за шесть лет войны даже и свое военное дело. Главная цель обучения сводилась к выработке из них дисциплинированных и послушных автоматов, готовых на все. Так калечилась нравственно насильственно удерживаемая в темноте, безграмотная, не знающая жизни, совсем юная молодежь.

Напрасно некоторые настаивали на том, что Гражданская война кончилась, что нельзя убивать нравственно молодежь и делать их никуда не годными в жизни людьми, что надо учить их тому, что им будет важно и нужно в жизни, - это только обостряло отношения и усиливало подозрительность.

Рабовладельцам это было невыгодно, и лучшие годы юношей и детей проходили в караулах и изучении устарелых уставов, вырабатывая неучей, бездельников и будущих авантюристов. И теперь еще они, сидя в Белграде, все охраняют, щелкают шпорами, ничего не делают, получают паек и мечтают о привольных временах Гражданской войны.

Этот морально загубленный элемент получает новое назначение формировать кадры "патриотической" молодежи, террористов и несчастных, никудышных неудачников, которые сейчас должны изображать преданную массу, а потом, когда прозреют, будут проклинать погубивших их негодяев.

Но проклятия уже сыпятся на их голову. Образованный ныне Кутеповым "Орден галлиполийцев" преследовал тайную и чудовищную мысль - создать окончательную пропасть между Россией и одураченными галлиполийскими статистами, использовать их для враждебных против России актов, надолго оторвать их от родины - и имел в основе все ту же цинично-эгоистическую цель не остаться в одиночестве, над чем-то властвовать, из чего-то черпать доходы. Чужое счастье, молодые жизни - все ставилось на карту, все приносилось в жертву собственному благополучию и эгоизму.

Но многие уже поняли и многие горько раскаиваются.

И пока под тройным караулом сидели в Галлиполи "святые статисты" с яхты "Лукул", из Земгора, от Бурцева, Карташева и других рассылались слезные прошения пожертвовать хоть копеечку на "жертвенный подвиг". И получали и кормились.

В истории Белого движения Галлиполи явилось своего рода "делом Эмбер". Это был величайший шантаж, величайшее надувательство общественного мнения и главным образом жертвователей, наглый обман и насилие над личностью. Но старая привычка повиноваться начальству, террор, безвыходность положения, лживая агитация и полная неосведомленность о том, что делается за пределами Галлиполи, давали широкий простор произволу и спекуляции.

Галлиполи было естественным следствием низкой нравственности белого командного состава во главе с Кутеповым и Врангелем.

Галлиполи было естественным последствием деморализующего влияния Гражданской войны, постепенно вытравившей у белых руководителей после ряда неудач все чувства, кроме эгоизма и самосохранения какой угодно ценой.

Знаменитое "дело Эмбер" повторилось в Галлиполи в более крупном масштабе, и под пустую, ничего не стоящую шкатулку с надписью "Жертвенный подвиг" и теперь еще продолжают вымогаться у доверчивых людей крупные ссуды.

И не только карикатурой, но, может быть, самым правильным из представленных проектов "галлиполийского нагрудного знака" был прекрасно исполненный рисунок одного полковника, весьма популярного в Константинополе, изображавший груду французских консервов, из-за которых выглядывало смеющееся лицо Кутепова.

Февраль, 1924 г.