Случилось это жарким летом в Судаке.

Мы с моим приятелем после трудов праведных и успешного завершения четвертой сессии проводили время в Крыму. Сессия была нелегкой: шесть экзаменов, семь зачетов. Для каждого предмета приходилось выискивать материал в четырех – пяти оригинальных монографиях, авторами некоторых были сами лекторы, так что отдых был заслуженным.

Нам никогда не нравилось тупо загорать на одном месте, мы все время путешествовали с небольшими рюкзачками с ластами и масками и тюремного вида тонкими одеялами на случай ночевки просто на берегу. Базой у нас была Ялта, где мы сдали все вещи в камеру хранения автовокзала. То в одном, то в другом месте мы останавливались на два – три дня, потом дрейфовали дальше любым возможным образом. Аю-Даг мы, например, оплывали на ластах, толкая перед собой маленькую детскую надувную лодочку с вещами.

Гурзуф встретил нас приветливо, но затем все закончилось ужасно. Выйдя на берег где-то у скалы Пушкина, мы попали в теплую, уже разогретую компанию питерцев, прибывших только что. Ночевать им было негде, и они решили провести ночь на берегу. Это было запрещено особенно в курортных местах, Крым считался пограничной зоной.

Предыдущую ночь мы действительно провели на берегу с другой стороны Аю-Дага, в Кучук Ламбате. Это было одно из самых лучших мест: «приют покоя, для сердца милый уголок». Залив глубиной шесть – семь метров, скалы и огромные подводные камни, между которыми образовались проходы, через которые можно было проплывать. В расселинах и гротах было полно «зеленух» и довольно крупных крабов, клешни которых было не стыдно носить на шее в качестве амулетов. Мы были одни, отдыхающих не было. Утром в розовом тумане над морем от только что появившегося солнца нас разбудил плеск дельфинов, резвившихся у самого берега и хруст гальки под сапогами пограничника, но никаких последствий не было.

Предыдущую ночь мы действительно провели на берегу с другой стороны Аю-Дага, в Кучук Ламбате. Это было одно из самых лучших мест: «приют покоя, для сердца милый уголок». Залив глубиной шесть – семь метров, скалы и огромные подводные камни, между которыми образовались проходы, через которые можно было проплывать. В расселинах и гротах было полно «зеленух» и довольно крупных крабов, клешни которых было не стыдно носить на шее в качестве амулетов. Мы были одни, отдыхающих не было. Утром в розовом тумане над морем от только что появившегося солнца нас разбудил плеск дельфинов, резвившихся у самого берега и хруст гальки под сапогами пограничника, но никаких последствий не было.

Питерцы приняли нас как родных, тем более, что «у нас было». В одиннадцать нас окружили неконтактные дружинники, которых мы приглашали, но они отказались. В двенадцать при ярком лунном свете явились пограничники с фонариками и собакой. Это было слишком. Нас повели куда-то высоко вверх, в горы, где была застава. Мы с моим другом, как истинные джентльмены тащили два огромных чемодана двух девиц, приставших к питерцами, и собиравшихся провести деловой отпуск на Южном берегу.

Хуже всего пришлось нам: наши документы были в камере хранения. Начальник был чрезвычайно сердит, обещал «послать нас по команде», но потом сжалился. Было далеко заполночь, он, по-видимому, также устал, как и мы, всю компанию выпустили и послали подальше в горы. Когда застава скрылась из виду, было решено искать место для ночлега, тут и пригодились наши одеяла. Луна ушла за горы, стемнело, выбирать особо не приходилось. На площадке, окруженной темными свечками кипарисов, которая нам подвернулась, было колко, в бока впивались какие-то острые предметы, да и запах стоял не южный.

Мы лежали в одежде, как шпроты, мне досталось место около одной из девиц, чуть не задавившей меня своей жаркой профессиональной грудью. Спать было невозможно, отвернуться тоже не получалось, со спины меня кто-то плотно припирал. Ночь прошла в мучениях, но все же, она мне запомнилась на всю жизнь, это была моя первая ночь с женщиной.

Утром, когда нас подняло жаркое солнце, оказалось, что ночь мы провели на городской свалке.

Дальше судьба занесла нас в Севастополь.

Грязные и небритые мы сидели в парикмахерской в Севастополе, в надежде привести себя в приличный вид. Рядом в очереди оказался потертый небритый мужчина средних лет, который уже с утра был «в норме», по виду или по запаху он почувствовал в нас близких людей. Мы разговорились. Минут через десять выяснив все наши обстоятельства, он сказал, что у него есть друг в пионерском лагере, в Батилимане, и он нас устроит. Он попросил бумагу и карандаш и крупным корявым почерком написал:

Дело уже шло к вечеру, мы отправились в поиски обещанного рая. Из окна забитого автобуса мы не заметили нужный спуск, промелькнул Форос, затем Алупка. Стало ясно, что сегодня нам в Батилиман уже не попасть. Мы доехали до Ялты, стемнело, нужно было искать ночлег. Случайный прохожий на автостанции – шустрый и подвижный молодой человек небольшого роста, предложил нам ночевать вместе с ним. Пока еще можно было что-то разглядеть, он выбирал достаточно густые кусты в городском парке и, осмотревшись, чтобы не было милиции, быстро шнырял в них. Это шокировало, мы были приличные мальчики и под забором пока еще не ночевали.

На вокзале было несколько теток, ищущих постояльцев на ночь, мы обратились к одной из них. Прямо смотреть на нас, у нее не получалось, она постоянно озиралась, чувствовалась напряженная работа мысли. По-видимому, она в нас видела сексуальных извращенцев, желавших провести веселую ночь, мы были не похожи на простых отдыхающих: нормального багажа у нас просто не было. Ее условия ночевки были жесткими: она отбирала у нас паспорта, давала место для ночлега в общей комнате без всяких удобств, а шесть утра – поднимала и выгоняла. Действительность превзошла самые смелые предположения. Тетка жила в однокомнатной квартире. Мы вошли в небольшую комнатку, сплошь забитую спящими и храпящими людьми. Муж хозяйки обитал в конуре, сооруженной на балконе, он вползал туда на четвереньках. Его обиталище было по пояс, чтобы никто с улицы не смог увидеть, что там живет человек. Сама хозяйка спала на полу на маленькой кухне в тесном проемчике между плитой и столом. Нам досталась кушетка на двоих, света к счастью не было, мы не были травмированы видом нашего ложа.

В шесть утра мы оказались на улице, солнце уже встало и играло бликами в окнах домов. Воздух был свеж и прозрачен, людей не было, город был прекрасен. Все заведения были закрыты, на автовокзале нам удалось перехватить только по булочке и стакану так называемого «кофе с молоком» без кофе и мы отправились в новые поиски.

На этот раз мы не сплоховали, объяснили водителю, что мы ищем, он нас высадил где-то за Ласпи около незаметного съезда, перекрытого шлагбаумом, о котором нам рассказывал Витёк.

Дорога, поросшая по бокам мелким корявым дубняком, шла круто вниз, в сторону от цивилизации. Там когда-то на небольшом уютном пляже находился пионерлагерь. После Ялтинского землетрясения гигантская скала обрушилась и завалила источник. Лагерь восстановили, построили даже три домика, но без воды было тяжко: плохая сероводородная вода еле струилась в большую ржавую цистерну, наполняя в лучшем случае ведро за полчаса. Когда там жили дети, воду возили в автоцистернах, это было недешево.

Как оказалось, это было лучшим местом для дикого отдыха.

Серега нас принял, лагерь был пустой. После ритуального возлияния «за знакомство» мы стали лучшими друзьями. Для спанья были только маленькие детские продавленные кроватки, на которых нельзя было спать ни вдоль, ни поперек, зато было неограниченное количество детских матрасов, сплошь покрытых характерными желтыми пятнами. Серега их выжаривал на солнце, чтобы выветрить запах.

На обширном пляже была еще одна компания, человек пять, приличных питерцев, с которыми через некоторое время мы подружились. Они научили нас местным приемам выживания без воды.

В заливе на камнях водилось несметное количество мидий. Питерцы в тельняшках, подпоясанных ремнем, плавали к камням, набивали мидиями свои одежды, плыли обратно и с трудом выползали на берег. У них была железная печка, которую они топили дубовыми пнями. Выложенные на раскаленную печь мидии раскрывались, чуть-чуть проваривались в собственном соку, и превращались в изысканный деликатес. Средиземноморье отдыхало: наши мидии не знали, что их ждет, их не содержали, как заключенных в тесных ящиках, им было радостно и весело от предстоящего путешествия, и в них не накапливался гормон несчастья.

К блюду были необходимы белый хлеб, овощи и белое вино.

Серега оказался очень кстати и стал нам нянькой. Получив от нас необходимые финансы, он каждое утро бегал в Ласпи за снедью и притаскивал большой алюминиевый бидон вина для всей компании и большую сумку со всем остальным, кажется, он приносил и воду. Для себя «за труды» он получал водку и бычки в томате, мы водку не уважали. С вином в те времена в Крыму проблем не было, некондиционное шампанское продавалось из автоматов для газировки на каждом углу по двадцать копеек за стакан. Иногда, если была вода, Серега варил нам макароны, похожие на кашу.

Все были счастливы, на сердце было легко и беззаботно. Между трапезами и купанием, мы играли в карты или просто возлежали на солнышке, неспешно обмениваясь историями.

Все хорошее быстро кончается, также как и деньги. Финансовые проблемы погнали нас в Ялту, а затем – в Судак, где мы задержались на неделю в ожидании вспомоществования. Телеграммы домой были до предела лаконичны и содержательны:

- ВЕРЮ НАДЕЮСЬ СУДАК ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ЦЕЛУЮ ТЧК

В Судаке было жарко и людно. Мы нашли комнатку с тенистым садом недалеко от рынка, большим преимуществом было то, что хозяйка – хохлушка готовила нам простенькую, но обильную еду, избавив нас от очередей в столовых. Мы отдали ей все деньги, оставив кое-что на загул, и существовали фактически в кредит. В саду был стол, скамейки и несколько шезлонгов, в которых было приятно возлежать в жару и любоваться видом на Генуэзскую крепость. Быстрому превращению оставшихся денег в хорошее настроение способствовал обнаруженный нами недалеко от дома чудный погребок с крутыми истертыми ступнями вниз, над лестницей на беленой стене в вычурной рамке было начертано изречение:

Мы не курили и испытывали гордость за наши девственные рецепторы.

Нашими соседями по дому был крепкий мужчина Михайло с ясным открытым взглядом, лет сорока из-под Миргорода с миловидной дочкой Оксаной, младше нас на два – три года. Оксана была просто красавицей: черная коса до пояса, красивые щечки, темные брови, карие очи, вспыхивающие при взгляде на кого-нибудь, высокая грудь, стройная фигурка. Она напоминала девушек с картин Ренуара, только по сравнению с ними была все же худышкой, да и кожа была не такой белой, а смуглой от загара.

Был сезон, народу на пляже было много, если мы задерживались с подъемом, наши соседи занимали нам место на пляже, так что мы проводили вместе с ними бóльшую часть времени.

Мы были в том возрасте, когда все кажется светлым, великолепным, достижимым, и в таком состоянии «телячьего восторга» просто невозможно было не выпендриваться. Обычная жизнь казалась неприемлемо скучной и пресной. Мы выдавали себя за вымышленных персонажей: я был Краммер через два «м», занимающийся античной музыкой, а Коля – Кронекер, специалист по засолке тропических огурцов. На эти темы, подогреваемые взглядами Оксаны, мы могли импровизировать часами, выдумывая новые захватывающие, иногда пугающие подробности.

Михайло только улыбался и снисходительно относился к нашим побасенкам, но однажды, все же, поставил нас на место.

Он с французским прононсом произнес загадочную фразу:

- Мари лён тре, Иван теля пасе, - и спросил, что это значит.

Было ясно, что это подвох. Язык действительно была похож на французский, но фраза даже по структуре была совершенно несуразной. Наречие très никак не могло стоять в конце предложения. Перевести на русский у нас не получалось.

- Да это же просто: Мария лён теребит, а Иван теленка пасет!

Оксана была в восторге и долго смеялась над нами.

Еще одним увлечением у меня была живопись, любимым художником в те времена был Ренуар, манера письма которого и живые вибрирующие мазки, яркие чистые краски приводили меня без преувеличения в трепет. Я таскал с собой набор пастели, надеясь, что мне попадется модель, которую я смогу к всеобщему восхищению изобразить в виде одной из «Купальщиц» Ренуара. Оксана была более чем достойна для увековечивания.

Я долго упрашивал ее пойти со мной куда-нибудь в красивое место и попозировать, наконец, она согласилась.

Захватив большое полотенце, мы пошли к Генуэзской крепости, чтобы нам никто не мешал. По дороге я всеми силами расписывал Оксане, как прекрасны девушки Ренуара, как светится их кожа, как блистают черные глаза. Она слушала внимательно, я надеялся, что она ради создания шедевра пойдет на некоторые уступки и станет прекрасной моделью.

Я начал с головы, которая у меня получилась чисто условно, но это было неважно: самая важная деталь у «Купальщиц» Ренуара – это потрясающее, живое тело, с внутренним светом и играющим переходами цветов. Я трепетал от мысли, что Оксана согласится обнажиться, хотя бы частично, и я увижу наяву ее прекрасную наготу.

Несмотря на долгие уговоры и причитания, она решительно отказалась.

Я был страшно раздосадован, от негодования и желчи у меня ничего не получалось, пастель ложилась грубо, цвета не соответствовали желаемому. Под конец, в состоянии полного отчаяния и раздражения, в сердцах я разорвал свой шедевр и выбросил со скалы и альбом, и пастель, не желая больше заниматься этим гнусным делом, пленер не удался. Я, конечно, понимал, что пастель – крайне сложная техника и вряд ли что-нибудь получится с первого раза, но надеялся на чудо и вдохновение.

Оксана мне уже казалась уродиной с плоской грудью, как стиральная доска, с маленькими тусклыми глазками и с безобразным цветом лица. И вообще вся она была похожа на хрюшку. Дорога вниз была отвратительной, я постоянно скользил. Возвращались мы в гробовом молчанье.

В нашей комнате по беленому потолку, освещенному ничем не прикрытой лампой, ползали огромные черные пауки. Видя мое красное в пятнах лицо, Николай безобразно ухмылялся.

Как я понял потом, на свете не много вещей, более травмирующих, чем красивая девушка, сказавшая «нет»! Мужчины, более отзывчивы и чутки, слово «нет» по отношению к женщинам ими не употребляется.