Ваня пришел в отдел сразу после окончания одного их лучших технических ВУЗов, отношение к нему сложилось двойственное.

Заведующие лабораториями и ведущие специалисты не стремились принять его в свой коллектив. Ваня, по общему мнению, производил впечатление «шалопая» и «любителя нажимать кнопки», для доведения его до кондиции требовались большие усилия. В один из первых дней пребывания в отделе, Ваню застали за тем, что он, от нечего делать, нажимал красивые кнопки на работающем стенде. Аппаратуру он вряд ли бы испортил, но результаты длительного эксперимента мог уничтожить.

Женщины были совершенно другого мнения. Ваня был симпатичным голубоглазым высоким блондином с довольно длинными вьющимися волосами. При его появлении сотрудницы среднего возраста замирали, забывая о своих мужьях и служебных обязанностях. Они были твердо уверены, что некоторая неприязнь мужской половины отдела является лишь следствием подсознательного ощущения своей несостоятельности, как мужчин.

Так или иначе, но всё же была одна нива, которую никто не хотел возделывать – это обязательные общественные работы, здесь Иван был вне конкуренции. В принципе в этих работах тоже был смысл: в не занятой ничем голове рождались интересные мысли, а также возникало осознание ценности рабочего времени. В первый год Иван ездил на месяц в Одессу строить экспериментальную базу для института, выполнял обязанности подсобного рабочего на строительстве спортивного комплекса и, наконец, был отправлен в совхоз.

Тут ему не повезло – он был назначен дояром в самое захудалое отделение «Разореново», полностью соответствующее своему названию.

Август был теплым и солнечным, в лесу вот-вот должны были пойти грибы, которые Иван любил собирать. Он рассчитывал на приятную работу на свежем воздухе, тренирующей мышцы, и прогулки по лесу после работы, но надеждам не удалось сбыться. Не успел Иван приехать и как-то обустроиться, его тут же подхватили под белы ручки и срочно доставили на ферму – доить буренок, простой для них смерти подобен. Под его начало попало шестьдесят несчастных коров, от которых сбежала доярка, воспользовавшись правом на декретный отпуск. Он только успел надеть старые джинсы и рубаху, которую было не жалко.

От коров было жарко и влажно. Надсадно выл вакуумный насос доильной системы, его звук Иван слышал еще за километр, подъезжая к Разореново.

Иван в детстве проводил каждое лето в деревне. Коров он никогда не боялся, он часто смотрел, как хозяйка, подвязав волосы, доила свою ухоженную и чистую Зорьку, потом цедила молоко через марлю, и каждый малыш получал свою долю парного молока. Но то, что Иван увидел на ферме, было ужасно.

В большой крытой ферме неприкаянно с каким-то шкодливым выражением на мордах бродили коровы, мешая двум другим дояркам управляться со своим стадом. Это были его подопечные.

- Чего стоишь? Расставляй их по стойлам, - крикнула одна из них, ползая на корячках под выменем одной из своих коров.

Несмотря на крики, толчки и прямое воздействие ногами, коровы никак не хотели заходить в стойла.

- Да нет! Надо расставлять по своим местам! – продолжала поучать старшая доярка. – Эту Машку сюда, а эту – туда!

Как доярка различала их – Ваня понять не мог: все коровы были одной масти – черно-белые, все «на одну морду» и все «Машки».

Наконец, девушки помогли, каждая корова прекрасно знала свое место и с охотой заходила в свое стойло, когда чувствовала, что ее придурь не пройдет.

- Меня зовут Ваня, - представился он.

- А я – Дуня, - сказала старшая, улыбаясь, им было приятно поставить «городского» на место.

- А я – Глаша, сказала вторая, совсем молодая, с вздернутым носиком, вся в веснушках.

Они были в резиновых сапогах, в синих халатах, замотанные в платки, так что Ивану кроме блестящих глаз и щек ничего рассмотреть не удалось.

Ивану нужно было прикреплять доильные аппараты, но как это делать – он не знал. Ему невольно вспомнились герои войны, отчаянно лезшие под танки. Это было совсем не то, что показывали в кинохронике: счастливые розовощекие доярки в белых халатах чистыми полотенцами вытирали вымя своим чистеньким коровкам, массировали его для повышения удоя, и довольные животные, жуя сено, отдавали молоко в доильные аппараты.

Здесь ничего этого не было. Коровы были грязные, все в навозе, соски – в коросте, постоянно махали хвостами. Лезть под них с занятыми руками было испытанием. Оказалось, что половина из них больна, простое прикосновение к вымени доставляло им боль, они отчаянно лягались. Кроме шлепка грязным хвостом по лицу, можно было получить и копытом по зубам.

Трубопроводы не держали вакуум, стаканы постоянно падали. Посредине коровника было что-то напоминающее огромную алюминиевую лохань для быстрого охлаждения молока, но ничего не работало. Ферма была «черной дырой», в которой исчезали все вложения.

К концу дня Ваня пропах навозом, был грязен; к счастью на ферме был душ с теплой водой в виде железной воронки с пробитыми гвоздем дырочками. Кабинки, естественно, не было, но можно было отмыться. Все, что было на нем, перешло в разряд рабочей одежды, которую в жилом помещении держать было уже невозможно. Другие сотрудники, приехавшие с ним на работы, смотрели на когда-то чистенького Ивана косо и ждали момента подшутить над ним.

На следующий день Ваня улучшил ситуацию: у него было уже ведро с теплой водой, он достал тряпку, щетку из щетины и вазелин. Для себя он притащил шампунь. Перед дойкой он мыл и массировал каждой корове вымя, смазывал вазелином больные соски, а во время дойки тер коров щеткой. Коровы это оценили, зато доярки злобно ворчали: Ваня возился очень долго, им пришлось его ждать, также они опасались, что и их заставят делать то же самое.

Работа оказалась тяжелой: три дойки в сутки: ни поспать, ни заняться хозяйством. Зарплаты у доярок практически не было, они получали с удоя с учетом качества молока, а положение было ужасным: больные коровы давали молока мало, как козы, а в упавшие на землю стаканы доильных аппаратов часто попадал навоз. Молоко принималось по самой низкой цене, оно не годилось даже на сыр из-за обилия микробов. Было две-три хорошие коровы, их доили отдельно в бидон для себя. Единственная радость была в том, что доярок возили на работу и домой на специальном автобусе.

К своему удивлению через два дня Ваня мог уже различать своих коровок по мордам и по характеру. Среди них были чистюли, которые ни за что не ложились в грязь: они или стояли, или жались где-то сбоку, где было сухо и чисто. Были и «оторвы», плюхавшиеся куда попало. Когда Иван их поднимал для дойки, навозная жижа текла по бокам и капала на ничем не защищенного Ивана.

Ваня чуть было не подрался с местным скотником, который должен был вычищать стойла к дойке, но толку от этого было мало: скотник, мужчина средних лет, всегда был пьян, руки тряслись, и работать он просто не мог. В мутных глазах стоял только вопрос: когда и где достать. Ваня дал ему «трешку» на память, и стал лучшим другом, правда, от этого не стало чище.

После расчесывания щеткой шкуры коровы стали лосниться, Ваня мог даже сидеть на них в перерывах для отдыха, было тепло и мягко.

Отношения с доярками наладились после одного случая.

Через шум он услышал, что его зовут. Он побежал на крик, девушки его звали, чтобы помочь корове телиться. Это было неприятное зрелище, спокойнее всех чувствовала себя корова, она продолжала что-то жевать. Ивану пришлось упираться в корову ногой и тащить теленка за ноги, что было сил. Все было мерзко, в какой-то слизи с кровью, Ивана чуть не стошнило. Потом он долго сидел, тяжело дыша, чтобы снять неприятные позывы.

Через день на долю Ивана выпало еще одно испытание.

У доярки постарше – Дуси, по недосмотру зоотехника корова отелилась где-то в поле, нужно было идти за теленком. Дуся, Глаша и Ваня, захватив кусок брезента, на котором предполагалось тащить новорожденного, отправились на пастбище – в низменное и кочковатое урочище в километрах четырех от фермы.

Придя на место, они застали идиллическую картину: посреди поля мирно паслась счастливая буренка, а вокруг нее бегал уже совершенно сухой теленок. Дуся, Глаша и Ваня, ухватившись за края брезента, пытались тащить теленка на брезенте, но это было просто невозможно: то один, то другой постоянно проваливался и спотыкался на кочках, все мучились, теленок норовил выскочить, а толку не было. Корова тоже не дремала, стараясь боднуть кого-нибудь из похитителей дорогого дитятки.

Был единственный выход: тащить теленка Ивану одному. Ивану, подобно знаменитому греческому атлету Милону Кротонскому, взвалил на себя теленка и тащил его до самой фермы. Он шел, расправив плечи, потому что девушки не сводили с него глаз. Было тяжело, теленок постоянно брыкался, к концу Иван уже думал: дойдет ли он, или окочурится по дороге.

Девушки были счастливы, они вымылись, скинули с себя синие рабочие халаты и удивительно похорошели. Одеты они были по-деревенски. На Дусе было что-то вроде сарафана из синего в цветочек ситца и розовая рубашка с оборочками, а на Глаше – ситцевая темно-красная юбка до середины голени и белая широкая рубашка с широкими рукавами, собранная вверху у шеи, на ногах – светлые кожаные чуни домашней работы, отделанные темным кожаным шнуром. Дуся, как полагалось замужней женщине, повязала голову платочком, завязанным на затылке, а Глаша распустила свои кудри. Ваня был просто поражен их видом.

Подождите, я сейчас! – сказала Дуся и унеслась домой.

В Разореново домов уже не было, все свезли на центральную усадьбу. Остались брошенные сады с яблонями и сливами и большой пожарный пруд. Коров на водопой сюда не водили, вода была чистой и мягкой. Местами по берегам росли кусты и рогоз, ближе к ферме были мостки и небольшой кусок песчаного берега.

Глаша и Ваня вытащили брезент на сухой бережок у воды и стали ждать, усевшись на нем.

- Хочешь? – спросила Глаша, она вытащила из кармана ладошку с семечками и протянула ее Ивану. Ваня был тронут ее непосредственностью и добротой в голосе.

Он никогда не любил семечки, но не стал отказываться, чтобы не обидеть Глашу. Он, как белка, клевал семечки по одной и долго ковырял каждое ногтями. Глаша же очень ловко бросала их в рот и, не помогая пальцами, выплевывала только шелуху, которая налипала на ее полных губах.

Чтобы скоротать время Глаша рассказала немного про себя и Дусю. Оказалось, что они не местные, их по контракту прислали из Белоруссии восстанавливать хозяйство. Дуся приехала с семьей, муж работал механиком, потому что местные спились, а Глаша еще не думала о замужестве. Она жила с мамой, которая также работала в совхозе телятницей. Все местные доярки убежали, как могли, от тяжелой и плохо оплачиваемой работы в город, работать действительно было некому.

Вскоре Дуся вернулась, она притащила бутылку теплой водки, крепенькие огурчики, зеленый лучок, сало и хлеб. После закуски девушки стали весело смеяться и щебетать о своей жизни, о местах, из которых они приехали.

Глаша рассказывала про свое село, которое находилось на севере Белоруссии недалеко от Полоцка. Как понял Иван, вокруг деревни были луга, а дальше начинались темные непроходимые болотистые леса, в них ездили только зимой за дровами или за клюквой. В лесах было все: ягоды, грибы, различная живность, даже медведи. От одного Глаша с подружками, собирая чернику, «еле убежала». Однажды лось загнал их на дерево, оказалось, что недалеко ее лосиха телилась, и он охранял ее.

Во время грозы, когда гремел гром, ее дедушка говорил, что «это Перунушка балует», но самым страшным была нечистая сила, обитавшая повсюду.

Ваня знал и рассказал несколько историй о встречах с медведями, случавшихся с его братом – геологом в сибирской тайге.

- Вот, видишь, видишь! – настаивали девушки, видя в Ваниных рассказах подтверждение своим словам.

- Но это же живые медведи, а не нечистая сила! – ответил Иван.

- Просто вы не знаете, нечистая сила вас городских боится!

Глаша рассказала, как однажды ехала на санях с дедушкой по лесу. Вечерело, все стало синим и неясным, она сидела в своем тулупчике и в валенках ногами назад, глядя на убегающую дорогу, но когда она обернулась к деду, спросить, скоро ли дом, она явственно почувствовала удар по спине. Глаша была уверена, что ее огрел леший.

- Я бы на его месте тоже с удовольствием хлопнул тебя по попке, - пошутил Иван.

Дуся засмеялась, а Глаша вспыхнула. Иван даже пожалел о своей нескромной шутке, но это была правда: под широкой глашиной юбкой явственно проступала ее ладная фигурка.

- Есть, есть нечистая сила! – возбужденно, с широко открытыми глазами настаивали девушки.

Дуся рассказала, как ее старшего брата домовые тащили из дому. Все проснулись от его крика, а он лежал поперек порога. А еще однажды, когда она была еще девушкой, она совершенно отчетливо чувствовала, как кто-то темный и мохнатый лезет к ней в постель. Дуся еле отбилась от него.

Неожиданный пикник помог, усталость как рукой сняло.

Дуся побежала домой по делам, а Глаша и Ваня остались: до вечерней дойки было уже недалеко. Они пошли гулять в несуществующую деревню. Год был яблочным, в садах слышно было, как с глухим стуком яблоки падали на землю. Глаша знала об одной яблоне, к которой она и повела Ивана. Яблоня действительно была чудной: она была вся покрыта крупными спелыми желтыми яблоками, которых и не найти на рынке.

Ваня снял рубашку, завязал рукава и в получившийся мешок собрал около десятка яблок. Они вернулись к пруду.

- Ты будешь гулять со мной? - спросила Глаша.

- Конечно, мы ведь и так гуляем, - ответил Иван, не поняв скрытого смысла.

После вечерней дойки Дуся уехала, а ребята остались.

- Погуляй со мной! – сказала Глаша. Иван не понимал, чего она от него ждет.

- Ну, пойдем куда-нибудь, - ответил Иван, вечер был тихий и приятный.

- Нет, погуляй по-настоящему, не бойся! Сколько будешь со мной, и то, слава Богу. Я ничего не буду просить от тебя, греха на тебе не будет!

Она на Ваню пронзительно чистым взглядом, взяла его за руку и повела в сенник, где лежали тюки с сеном, а рядом – целая копна. Иван дрожал от предчувствия и не ошибся. Глаша легла на копну и подняла юбку, белья она не носила. Он увидел ее крепкие коленки деревенской девушки, полные бедра и темные волосы внизу живота.

- Ну, иди же ко мне! – сказала Глаша.

Иван был в замешательстве: нельзя было не выполнить просьбу девушки, решившейся на такой шаг, но и выполнять ее было трудно.

- Может это временная блажь, о которой она впоследствии будет горько сожалеть, а я буду тому причиной, - подумал он.

- Иди же, иди ко мне! – повторила Глаша.

Иван лег рядом с Глашей, расстегнул пуговку на ее рубашке около шеи. Полная грудь ее обнажилась, Иван стал гладить ее. От близости милой и нежной девушки, голова у Ивана пошла кругом, он целовал Глаше лицо, глаза, щеки, уши,.. Глаша запрокинула голову и тяжело дышала.

- Что же ты? Ну, давай! – прошептала она пересохшими губами.

Ближе к полуночи они смогли отцепиться друг от друга и просто лежали рядом. Глаша плакала, Ваня целовал ее мокрые щеки и глаза, шепча самые ласковые слова, которые приходили ему в голову, они были искренними, его сердце переполнялось.

- Пойдем, помоемся, - тихо сказала она.

Луна уже стояла высоко, было светло и таинственно. Они подошли к пруду, легкий ветерок чуть морщил поверхность черной воды, на ней образовалась яркая играющая дорожка. Глаша скинула одежду и нерешительно зашла в воду по колени и остановилась. Ваня просто обомлел от увиденного, Глаша была необыкновенно хороша, свет луны, падающий спереди, создавал вокруг нее что-то вроде ореола, кожа ее светилась. Он подумал, что ей неприятна прохладная вода, и чтобы облегчить ее мучения, разбежался и со всей силой плюхнулся перед Глашей, окатив ее.

- Ты что? – закричала Глаша.

Иван вынырнул и встал в нескольких метрах перед Глашей.

- Иди ко мне, не бойся! – ласково сказал Иван и протянул ей руку.

- А вдруг здесь водяные?

- Не бойся, я их прогоню, я тебя никому не отдам. Ведь мы теперь вместе!

Глаша сделала шаг вперед, ухватилась за Ванину руку, он подтащил ее и, что было сил, прижал ее к себе. Это было блаженство, он почувствовал ее тело, теплое и трепетное, со всеми ее необыкновенными прелестями. Глаша подняла голову, и Ваня просто впился в ее сладкие губы. Ее искренние чувства, смелость и чистота поразили его. Нежданная нежность, потребность всеми силами защитить ее и сохранить ее счастье охватили его. Он понял, что все ее обещания уже ничего не значат. Он не представлял себе, как устроится их будущая жизнь, но было ясно, что ангел пролетел над ними, что больше они не расстанутся.

После купания Ваня вытер Глашу своей рубашкой, Глаша пахла сеном, водой и еще чем-то одурманивающим, чем пахнут только молодые девушки. Они отправились на сеновал, уже светало.

Их разбудил шум автобуса, они еле успели надеть на себя одежду. Когда вошла Дуся, Глаша и Ваня сидели красные, как будто их застукали.

Три дня они провели вместе, расставаясь только на ночь. Глаша таскала из дома всякую еду, огурчики и хлеб, а парного молока на ферме хватало. После работы, приведя себя в порядок, они, непрестанно целуясь, отправлялись куда-нибудь в соседний лес. Глаша прижималась к Ивану всем телом и, глядя ему в глаза, брела, не разбирая дороги и надеясь только на него. Светлые лужайки с мягкой высокой травой служили им ложем, а лес укрывал их от посторонних взглядов.

На четвертый день произошел неприятный случай.

С доильным аппаратом Ваня лез под одну из своих самых грязных коров, она махнула хвостом, попала Ване прямо в лицо, залепив глаза и наполнив рот навозом. Глаша видела, что произошло, бросилась к Ивану, взяла его за руку и повела, как слепого, к умывальнику и старательно нежной рукой вымыла его.

Ивану было очень приятно,

- Какая же у тебя мягкая ладошка, - подумал он.

- Только не глотай! – приказала она, но Иван почувствовал, что мерзкая жижа уже проникает в него по пищеводу.

Вечером Иван поехал к себе в общежитие, в надежде найти у кого-нибудь средство для профилактики, но ничего подходящего не было. Ночью он проснулся в ознобе, его вырвало.

- Пей побольше воды, нельзя допустить обезвоживания! – советовали его сослуживцы в один голос, тем летом на юге страны была эпидемия холеры.

Утром его с высокой температурой на «Скорой» отвезли в инфекционную больницу в Москве, там он провалялся три недели.

Когда его выпустили, он в первый же день помчался в Разореново увидеться со своей Глашей. Дорога была неблизкая – сначала электричкой чуть ли не до последней зоны до пыльного районного центра, потом два часа на забитом автобусе и еще километров десять пешком по пустынным брошенным местам. На ферме никого не было, он дождался вечерней дойки, но автобус привез только Дусю и двух незнакомых женщин.

- А Глаши нет, - сказала Дуся. – Они уехали, совсем.

Ваня был совершенно подавлен. Милая, любимая, нежная и чистая девушка полностью перевернула его жизнь, никогда в жизни он не испытывал ничего подобного, и такой удар!

- Да, вот, она оставила тебе записку, - сказала Дуся и, порывшись в кармане, протянула Ване сложенный листок. Аккуратно, красивым школьным подчерком было написано:

Ни адреса, ни фамилии Глаши Дуся не знала, ничего не удалось выяснить и в центральной усадьбе, найти Глашу было невозможно.