Знаменитая театральная актриса в восемьдесят восемь лет сказала, что большая любовь – это большое горе и большое счастье, которое остается всегда с тобой всю жизнь независимо от того, с кем ты, и кто твой муж в настоящее время.

Это – истинная правда, она лишь не добавила, что любовь может иногда возникать в новом обличии, доставляя новые радости и оборачиваясь еще большими печалями.

После распада СССР и полной деградации науки Николай бросил свой институт, и, чтобы как-то выжить, занялся экспертизой энергетических установок. Ведущие специалисты, в основном русские и евреи, вынуждены были покинуть страны Средней Азии, бросив все: машины, квартиры, дачи. В результате чего в этих странах промышленность и электростанции, в частности, пришли в упадок. Николай работал в качестве эксперта по всему бывшему СССР, выясняя причины катастроф и отказов, за это еще платили.

По своим делам Николай часто ездил в Ашхабад, где у него сложились хорошие отношения с семьей из местной интеллигенции, мужская половина которой училась в молодые годы в Москве. Один из братьев по имени Нурберды, связанный с Николаем по работе, часто приглашал Николая к себе домой, и сам, в свою очередь, бывая в Москве, обязательно заходил в гости к Николаю.

Жена Нурберды – Нязик, сорокапятилетняя ухоженная женщина, с европейскими манерами, готовила для Николая что-нибудь местное, особенно ей удавалась самса с тыквой. Нурберды и Нязик внимательно следили, вкусно ли Николаю, и старались угодить всем, чем могли.

Однажды Николая пригласили в главную обитель клана: в дом, где жил отец Нурберды – достопочтенный девяностолетний Девли со своим младшим сыном.

Согласно местным обычаям Николай снял туфли за порогом. Его провели по всему дому, показали женскую половину, где, сидя на полу на коврах, находились внуки, внучки, дочери и снохи, затем его провели в гостиную.

Прием проходил по самым высоким канонам: Николаю предлагалось выбрать барана, которого разделывали сыновья, а сам Николай в это время беседовал с достопочтенным Девли, сидя в креслах. Сыновья достопочтенного Девли располагались на коврах у ног гостя, обслуживанием занимались дети младшего сына достопочтенного Девли, они как угорелые носились между кухней и гостиной, подавая новые и новые блюда. Николаю в знак особого расположения предложили глаз барана, но он вежливо отказался. Самым вкусным оказалась баранья печень, которую Николаю принесли на отдельной сковородке.

Достопочтенный Девли выглядел очень импозантно, на нем было надето что-то вроде греческого гиматия, цвета индиго. Красивая голова с длинными седыми волосами была откинута назад. Он уже не вставал, подал руку Николаю и очень дружески пожал ее. Достопочтенный Девли прожил долгую насыщенную событиями жизнь, вырастил семь собственных детей, а когда погиб его старший брат, он, не задумываясь, принял в семью и его восемь детей. За большие заслуги он, был награжден Звездой Героя, в качестве почетного гражданина присутствовал иногда на государственных приемах, был представлен Джавахарлалу Неру.

Трудно начинать разговор со столь почтенным старцем, но Николаю удалось вызвать в нем воспоминания о прошлом, достопочтенный Девли охотно рассказывал необыкновенные истории, которые обычно не входят в мемуары. У него была прекрасная память.

Вечером после гостей Нурберды потащил Николая в заказанную для него баню. Около входа стояли молодые девушки и какой-то парень. Нурберды о чем-то поговорил с ними, а потом спросил Николая, не хочет ли он молодую туркменку из местного института.

- Нет, спасибо, - ответил Николай. – Не обижайся, я никогда не пользовался утехами за деньги, да к тому мое сердце занято, я не могу смотреть на других женщин.

Ничего не сказав, Нурберды только пристально посмотрел на него, о чем-то думая, и они отправились принимать процедуры. После парилки и бани Нурберды распорядился, принесли водки с хорошей закуской, хрусталь, явно ему надо было выговориться, Николай подходил для этого.

Разговор пошел издалека, но постепенно становился более и более эмоциональным, было заметно, что что-то мучило Нурберды. Николай знал, что у Нурберды были серьезные трудности с сыном, который связался с какими-то наркоманами на Кавказе и почти прервал связи с семьей. Было еще что-то: Нурберды очень резко обращался со свой Нязик, черная как сажа кошка пробежала между ними, но Николай, ни в коей мере, не желал, чтобы его втянули в обсуждение семейных отношений.

- Наша семья не принимает ее, - пожаловался Нурберды.

- Ну, это еще не беда, время лечит. Нязик – милая и добрая женщина, прекрасная хозяйка. Она так заботится о тебе, – как мог, убеждал своего товарища Николай.

Дело оказалось в другом, он только вскользь упомянул о Нязик, а потом стал рассказывать о своем саде, где он выращивал и лелеял персики. Свои деревца он сравнивал с молодыми, стройными девушками, показывая рукой красоту их фигуры.

- Мне – шестьдесят пять, я часто думаю, зачем я жил? Я молю Бога, чтобы он как-то успокоил меня. Ты же видел отца. Как ему удается в его преклонные годы иметь ясный ум и поддерживать мир в душе, несмотря на все его недуги?

Помолчав, он продолжил:

- Для меня это – мечта, я никак не могу добиться этого. Дело даже не в сыне, хотя это большая беда, – продолжал он. - Меня до сих пор мучают страсти! Зачем? Ты помнишь притчу о смоковнице? Она спокойно засохла, и ей было хорошо. А теперь представь себе, что на поросшем мхом пне, как я, вдруг осенью вырастает прекрасная нежная роза. Она никому не нужна, на дворе – осень. Никто даже не придет просто взглянуть на нее.

Он замолк. Подумав, Николай сказал:

- Ну, про смоковницу ты неправ, вряд ли ей стало хорошо. – И после паузы спросил, - И кто же эта роза?

Нурберды ответил не сразу:

- Ты помнишь Мерета из нашего предприятия?

Николай его прекрасно знал, работал с ним, неоднократно бывал у него дома. Он догадался, о чем, вернее о ком речь, но не стал прерывать Нурберды.

- Ты видел Бюль Бюль?

Николай не просто помнил Бюль Бюль, а был глубоко покорен ей.

Покорила она не только Николая, но и его сотрудников, которых он привозил в Ашхабад в командировки. Он понял, почему Нурберды заговорил о розе на пне: имя «Бюль Бюль» по-туркменски означает «розочка».

Бюль Бюль была младшей дочерью Мерета, ей было пятнадцать. У нее был слегка выпуклый лоб, темные брови, волосы, зачесанные назад, собирались с тугую косу. На бархатистой чуть смуглой коже, гладкой, как у младенца, у носа чуть проступали веснушки, которые ее только украшали; на щеках, как на спелых персиках, проступал румянец. На полных губах играла еле заметная улыбка, при этом форма нижней губы полностью повторяла овал подбородка, что придавало лицу Бюль Бюль чрезвычайную гармонию.

Самым прекрасным на лице Бюль Бюль были глаза, темно-карие, большие и очень добрые. Когда она поднимала свой взгляд на собеседника, глаза вспыхивали, было полное ощущение, что из них сыплются искры. В ней не было никакой угловатости, неуклюжести и резкости, свойственной ее возрасту; была только чистота и воплощение красоты. Ее можно было сравнить только с причудливо изящной, цветущей сакурой, сплошь покрытой прекрасными цветами, при взгляде на которую захватывает дух. Среднеазиатский урюк в весеннем одеянии тоже старается изо всех сил приблизиться к идеалу, но угловатость и чернота ветвей остается.

Однажды молодой сотрудник Николая, недавно женившийся, потерял спокойствие, увидев Бюль Бюль. Он не мог работать: постоянно крутил головой и ерзал на стуле, пытаясь сказать ей что-нибудь путное, но у него ничего не получалось.

Положение Нурберды было незавидное.

Он подошел к возрасту, в котором взрослые женщины теряют свою привлекательность в глазах мужчин. Слепое желание ушло, он уже не терял голову при виде каждой юбки. Заштукатуренные лица, густо накрашенные губы и ресницы, закрашенная седина, проступающая в проборе волос, оплывшие фигуры и необъятные зады стали отвратительны, это был подлый обман. Женщины после двадцати семи лет вызывали у него ассоциации с рабочими заезженными клячами. Увидев ахалтекинца в Ашхабаде или чистокровного арабского скакуна в Дубаи, глаз уже не воспринимает ничего другого. Он чувствовал, что есть только одна истинная красота – естественная красота молодой девушки, любовь из тела перекочевала в душу.

Николай прекрасно понимал, в какие тенёта попал Нурберды, он и сам побывал в них.

Николай был близко знаком с семьей, в которой росла прелестная девушка, которую звали Майя. Как зеленая, малопривлекательная гусеница обращается в красивейшую бабочку: она сначала была неуклюжим, пахнущим жвачками ребенком, интересующейся, молодежными журналами и дискотеками, потом стала угловатым и резким подростком. Затем мелкие несовершенства сгладились, и она превратилась в потрясающую девушку. Убогие и аляповатые глянцевые постеры со звездами были сорваны со стен ее комнаты навсегда. В ее глазах появилось нечто, отчего легко можно было потерять спокойствие. Переступая порог их дома, Николай в полном отчаянии ловил взгляды Майи, постоянно думал: взглянет ли, или безразлично скользнет по нему глазами. Он стал писать стихи, они были нехороши, но ему было нужно как-то выказать свои чувства. Про себя он постоянно повторял:

- Посмотри, посмотри же на меня!

Если это случалось, глаза ее светились, Николай был безмерно счастлив, хотя и не мог сказать, кем же вызван это свет.

Ему было невыносимо ощущение своего возраста, и то, что ему нечего сказать ей. Он даже подумывал отправиться в Оптину пустынь, чтобы обрести бесстрастие.

«Младое око глубоко засветилось лазурным пламенем», но не для него и не о нем. Рана кровоточила и саднила.

Однажды, гуляя с Майей и буквально млея от счастья, он встретил давнего приятеля, который спросил:

- Это твоя внучка?

Это был спасительный ушат холодной воды для него и для нее. Обнимать Майю стало неудобно. Не то, чтобы Николай разлюбил Майю, но его любовь очистилась, желания потускнели и померкли, от прямого жестокого вопроса ему стало больно но, безусловно, легче, как будто оторвали присохший бинт с застарелой раны. Теперь он любил Майю, как верующие любят Мадонну, отрешенно и обреченно.

Нурберды тяжело переживал ситуацию, в которую попал. Увы, не нашлось человека, который мог бы сказать ему правду и утешить его в его печалях, да и вообще вряд ли это было возможно. На жену он смотреть просто не мог. Он ясно осознавал всю ложность своего положения и творимую им несправедливость по отношению к ней. Это не прибавляло счастья его любви, а лишь умножало горе.

Через полгода он стал чувствовать себя неважно: у него постоянно была небольшая температура. Он приехал в Москву, Николай отвел его в поликлинику Четвертого Главного управления сделать томографию. Врач, чуткая женщина, была обескуражена результатами, в груди обнаружилась огромная опухоль, она смогла сказать только, что «это еще не конец».

Через полгода мучения прекратились, его не стало, говорили, что онкология могла развиться в результате стресса.

Проклятие бесплодной смоковницы поразило его.